он выполнять свои обещания? Очевидно, в этом были сомнения. Потому что в клятвенную грамоту внесли еще один пункт: Старицкий обязался не держать на своем московском дворе больше 108 слуг [326]. И еще можно отметить — похоже, что Анастасия заподозрила: ее дети погибают не случайно. Она и ее родственники приняли какие-то свои меры для охраны Ивана, и он — первым из царских детей, не умер во младенчестве.
А факты показывают, что такие меры были не напрасными. Летом 1554 г. попытался сбежать в Литву князь Семен Ростовский. Тот самый, который выдавал через посла Довойну государственные тайны, подстрекал Литву к войне. Он участвовал в мятеже во время болезни царя, был прощен вместе с другими сторонниками Владимира Старицкого, даже получил боярство. Но чего-то очень боялся. Доверительно говорил Довойне, что хочет бежать в Литву. Через некоторое время послал туда своего человека Бакшея просить у короля «опасную грамоту» — пропуск для перехода границы. А в июле направил к Сигизмунду своего сына Никиту, договориться, чтобы тот принял высокопоставленных эмигрантов: Ростовский собирался в Литву не один, а со всей родней — Лобановыми, Приимковыми, Катыревыми. Но на границе, в Торопце, Никиту задержали. Доставили к царю. Он сознался.
Иван Васильевич велел арестовать изменников. Создал следственную комиссию, в нее вошли Мстиславский, Шереметев, Курлятев, Морозов, Палецкий, Даниил и Василий Захарьины-Юрьевы, Адашев, Вешняков, Фуников, Висковатый. Ростовский сперва изворачивался, что он хотел бежать «от убожества и от малоумства, поскольку скудота у него была разума» [327]. Но это было слишком уж неправдоподобно. Целый клан бояр намеревался «сдуру» бросить обширные вотчины и бежать за рубеж. А во время следствия стало вскрываться, причиной был прошлый боярский мятеж. Оказывается, многие важные подробности царю еще не были известны. Князь Семен рассказал, что во время болезни государя к нему приезжали представители «ото княгини от Офросиньи и от князя Володимера Ондреевича, а чтобы… [он] поехал ко князю Володимеру служити, да и людей перезывал, да и со многими есьмы думали бояре… ино лутчи служити князю Владимеру Андреевичу. А были в той думе многие бояре и княз Петр Щенятев, и княз Иван Турунтай Пронский, и Куракины родом, и княз Дмитрей Немой, и княз Петр Серебряной, княз Семен Микулинский и иные многие бояре, и дети боярские, и княжата, и дворяне с ними в той думе были» [327].
Подтвердилось, что имел место настоящий заговор с целью возвести на престол Владимира Старицкого, а ребенка Дмитрия и Анастасию предполагалось убить. Впоследствии Иван Грозный писал: «Младенца же нашего, от Бога данного нам, хотеша подобно Ироду погубити (и како бы им не погубити!), воцарив князя Владимира» [328]. А Ростовский надумал бежать в Литву, убоявшись, что «не удастся это дело укрыть». От кого укрыть? В правительстве изменников надежно прикрывала «Избранная рада». Остается предположить, что угроза исходила от Захарьиных, что они продолжали собственное разбирательство минувших событий. Они имели доступ к царю, и Ростовские сочли свое положение слишком опасным.
Судя по последующим событиям, Захарьины активно проявили себя и в следственной комиссии. Но в ней заседали и Курлятев, Палецкий, Адашев. Поэтому она вообще не стала рассматривать вопрос о мятеже, обошла его стороной — как дело прошлое, уже закрытое и прощенное. Р.Г. Скрынников отмечал: «Судьи намеренно не придали значения показаниям князя Семена насчет заговора княгини Ефросирьи и знатных бояр», старались замять дело, «главными сообщниками Семена Ростовского были объявлены княжие холопы» [329]. Правда, обвинений и без того хватило. Вскрылись связи Ростовского с литовским послом, выдача секретов, его письма к Сигизмунду, где он «писал хулу и укоризну на Государя и на всю землю». «Царь и Великий князь приговорил з боляры по его делом и по его словам осудил его казнити смертию» [330].
Теперь Иван Васильевич уже твердо знал про боярский заговор, про намерения уничтожить его семью. Был законный приговор, вынесенный вместе с боярами. Но… те же бояре инициировали ходатайство митрополита. А сам царь все еще не хотел быть жестоким. Вероятно, и советники напомнили о милосердии. Иван Васильевич помиловал осужденных. Вместо плахи князя Семена со товарищи выставили «на позор» и отправили в ссылку на Белоозеро. А временщики помогли, чтобы условия наказания были помягче. Позже Иван Грозный писал Курбскому о Ростовском: «Поп Селивестр после этого вместе с вами, злыми советниками своими, стал оказывать этой собаке всяческое покровительство и помогать ему всякими благами, и не только ему, но и всему его роду» [331].
Роль Захарьиных в расследовании измены видна из того, что «Избранная рада» обрушила на них ответный удар. Тут Адашев вполне мог использовать свои рычаги в подтасовке жалоб, доносов, в обвинениях, что «волочат» челобитные. Сразу же после процесса над Ростовскими, летом 1554 г., Данила Захарьин-Юрьев был отстранен от должности дворецкого Большого дворца. Владимир Захарьина-Юрьев был снят с поста тверского дворецкого, отправлен в Казань (эту должность получил Никита Фуников). В опалу попал и родственник Захарьиных казначей Головин, отправился воеводой в Чебоксары [332]. Партию царицы попросту разгромили! Возможно, к ней принадлежал и епископ Коломенский Феодосий, царь называет его «нашим советником». Против него был спровоцирован бунт в Коломне, и его даже собирались побить камнями (отсюда еще раз видна связь оппозиции с еретиками — у кого из православных поднялась бы рука на епископа, хотя бы и в случае какого-то недовольства?). Феодосий чудом уцелел, но «Избранная рада» накопала на него какие-то обвинения и добилась его смещения. Уже позже, в 1564 г., когда правда всплыла, Иван Васильевич прямо обвинил в коломенском мятеже и интригах против Феодосия Курбского, Сильвестра и Адашева [333].
А между тем продолжалось и следствие над еретиками. В Москву доставили партию последователей Артемия из Порфирьева и Новоезерского монастырей. Самой видной фигурой из них был «учитель» Феодосий Косой. Он был москвичом, холопом кого-то из вельмож. Вовлекал в ересь других слуг. Потом украл у своего хозяина коня, с несколькими товарищами сбежал на Белоозеро. Историки предполагают, что это было связано с московским бунтом после пожара в 1547 г. [334]. Это вполне логично, если вспомнить, что восстание разжигали какие-то группы подстрекателей. Когда убийство Ивана Васильевича не удалось, и зачинщиков стали искать и казнить, организаторы сами могли инспирировать исчезновение своих тайных подручных — дать коня и объявить бежавшим.
В ереси Феодосий преуспел, стал самостоятельным проповедником. В отличие от Артемия и Башкина, он агитировал широко, соблазнял «люди, простыа нравом» [335]. Внушал, что все религии равны, Бог для всех один. Что мир существует «безначально», живые существа «самобытны», а за Богом оставил лишь функции
