исписать кипу бумаги, но я три десятка лет бьюсь над одной работой и по сей день дописать не могу.
– Допишешь. У Вейскатца связи на самом верху.
Герц хотел ответить, но именно тут в дверь постучали. Он пошел открыть и, к своему удивлению, увидел Минну. Предостеречь ее не было времени – Моррис уже заметил жену.
Он встал, глядя на нее во все глаза:
– Ты же собиралась в типографию.
На Минне было новое норковое манто, которое Моррис только что ей купил, и шляпка, отделанная тем же мехом.
Секунду-другую она помедлила, потом сказала:
– Я решила навестить нашего друга.
– А мы как раз читаем твои стихи. Герц совершенно очарован, – сказал Моррис. – Он напишет предисловие.
– Если я хочу, чтобы Герц написал предисловие, то в твоем посредничестве не нуждаюсь! – нагло воскликнула Минна, прекрасно понимая, что нападение – лучшая защита. – Я хорошо знаю Герца, а он знает мои стихи.
– Ты сама вчера говорила…
– Вчера – это вчера, а сегодня – сегодня, – сказала Минна. – Прошу тебя, Моррис, занимайся своим бизнесом, а о стихах я сама позабочусь. Я прекрасно знаю, они набросятся на меня, как свора собак. Завидуют всему, что ни сделай. Можно подумать, на сборнике стихов жутко разбогатеешь. Мне уже донесли, что они загодя точат на меня когти. Ты же знаешь, Герц, до чего коррумпирован литературный мир. Все они – одна шайка и, если ты не из их числа, порвут тебя на куски.
– А разве ты не из их числа? – спросил Моррис. – Коли ты писательница, то вроде как из этой компании.
– Что? Во-первых, там сплошь мужчины, и они смотрят на меня, женщину, сверху вниз. Женщина может быть талантливой, но они скрупулезно выискивают у нее недостатки. Так уж среди нас, евреев, повелось, и идет это от тех, кто каждый день в молитвах благодарит Бога, что не родился женщиной. Вдобавок я не шнорер. Не хожу от одной двери к другой, навязывая свои книги, и это их раздражает. Почему тут чемодан посреди комнаты? – спросила Минна.
– Я лечу в Майами, – сказал Герц. – Броня ужасно больна.
Лицо Минны мгновенно изменилось.
– Я думала, между вами все кончено. Ведь теперь твоя жертва – Мирьям, что ни говори.
– Миннеле, каким тоном ты говоришь с нашим старым другом? Броня – его жена. И скоро он станет отцом.
Минна попятилась.
– Да что с вами такое?
– Это правда, – сказал Герц. – Броне скоро рожать, мало того, у нее лейкемия.
– Я-то думала, меня уже ничем не удивишь, – сказала Минна, отчасти себе, отчасти Герцу, – но каждый день приносит новые безумства. Как тебе удалось держать это в секрете? В конце концов, я не настолько враг, чтобы…
Минна осеклась.
– Я сам не знал, – сказал Герц.
– Что? Идем, Моррис. Я хотела рассказать ему, что творится в наших литературных кругах, как там интригуют против любого нового таланта и как не желают позволить женщине опубликовать ее стихи, потому и пришла. Но у него свои проблемы. Насколько мне известно, ты не жил с Броней, так от кого же она забеременела? От святого духа?
– Миннеле, нельзя так говорить! Она его жена, а жена есть жена. В Гемаре сказано: «Мы не спрашиваем о запретных союзах».
– Идем.
– Нет, Миннеле, останься. Я хочу, чтобы он написал предисловие. Не будь… как это… задавакой. Талант у тебя есть, это верно, но слово Герца Минскера не повредит. Если он скажет, что у тебя большой талант, они не посмеют…
– Даже если так скажет Сам Бог, они все равно на меня накинутся. Разве я пишу для критиков? Они все рвут в клочки. Я пишу для читателей. Где-то наверняка есть простые читатели, которые понятия не имеют о литературной политике, обо всей этой агитации и протекции. Они читают и, когда прочитанное им по душе, радуются и восхищаются. Если сейчас таких читателей нет, возможно, они появятся когда-нибудь в будущем. Может, уцелеют евреи на старой родине, а они вовсе не будут знать обо всех этих грязных закулисных играх. Я обращаюсь к ним и к Богу.
– Да, Миннеле, ты права. Они бранили величайших писателей. Моисея и того поносили. «И позавидовали в стане Моисею». Ну а чего хотел Корей? И как насчет Дафана и Авирона?.. Мне пора идти. Надо повидать кой-кого по делу. Если все станут писать стихи, кто будет строить дома и фабрики? Ты не поверишь, Хаймль, но я, Моше Калишер, выпускаю теперь детали для самолетов. И ведь в самолетах я совершенно не разбираюсь. Разбираются мои инженеры. В делах надо только считать доллары и центы да иметь немного здравого смысла. Остальное за тебя сделают. У меня, понятно, есть партнеры, но они тоже в технике не разбираются. Да и президент разве все знает? Он подписывает листок бумаги, а остальное происходит само собой.
– Наверно, так же обстоит с Богом, – сказал Герц. – Возможно, Он тоже подписывает бумаги, не ведая, что творит?
Моррис замер.
– Хаймль, «не должны они касаться святилища». Шутить можно над всем, но не над Всевышним. Я понимаю, в каком ты настроении, но на Бога роптать нельзя. Евреи шли в огонь, воспевая Ему хвалу. Кто знает, что делается там под Гитлером? В газете писали, что в одном городе евреи надели саваны и молитвенные шали и вот так вышли навстречу немцам.
– И Бог молчал?
– Если бы Он не молчал, не было бы никакой свободной воли. Миннеле, я ухожу и прошу тебя: не спорь с Герцем. Происходящее между мужем и женой не касается других. Хаймль, обещай, что она не уйдет отсюда без твоего предисловия.
– Моррис, сейчас я вообще писать не могу.
– Ты должен. Ты мне обещал. Я уже сказал в типографии, что мы заполним страницы, и они там ждут. Им надо запустить книгу в машину, так они говорят, а машина ждать не может. Миннеле, увидимся вечером. До свидания. – И Моррис ушел.
– Открой окно! – воскликнула Минна. – Своими сигарами он отравляет воздух!
– Минна, делай что хочешь. Я пропащий человек! – пробормотал Герц.
– Ты был пропащим, еще когда мы познакомились. Зачем ты сделал ей ребенка, если ненавидишь ее?
– Минна, она умирает, и я ее убийца. Больше мне сказать нечего.
– Она не умирает. Бесси Киммел утащила ее туда и держит в заложницах. Хочет через нее завладеть тобой. Ты можешь обмануть любого, но не меня. Я знаю все женские хитрости, все козни и интриги. И скажу тебе только одно: если ты полетишь к жене в Майами, между нами все кончено. Я достаточно
