могла бы быть хоть немного счастлива».
В результате этих мыслей госпожа де Шастеле позволила себе быть любезной, веселой и беспечной, как та милая семья, в кругу которой она очутилась. Веселость так всех увлекла и всем так приятно было быть вместе, что мадемуазель Теодолинда вспомнила о большой коляске Люсьена, которой они без стеснения пользовались, и шепнула что-то на ухо матери.
– Поедемте к «Зеленому охотнику», – тотчас же громко предложила она.
Предложение было встречено радостными восклицаниями. Госпоже де Шастеле было так грустно дома, что у нее не хватило мужества отказаться от прогулки. Она взяла в свою карету двух девиц Серпьер, и все общество отправилось в уютное кафе, находившееся в полутора лье от города, среди первых высоких деревьев Бюрельвильерского леса.
Посещение расположенных в лесу кафе, в которых обыкновенно по вечерам играет духовая музыка и куда так нетрудно собраться, – немецкий обычай, к счастью начинающий проникать во многие города восточной Франции.
В роще «Зеленого охотника» разговор стал еще более веселым и непринужденным. Впервые после столь долгого перерыва Люсьен говорил при госпоже де Шастеле и с нею самой. Она отвечала ему и после нескольких фраз не могла сдержать, глядя на него, улыбку, а вскоре подала ему руку. Он был совершенно счастлив. Госпожа де Шастеле видела, что старшая из девиц Серпьер почти влюблена в Люсьена.
В тот вечер в помещении «Зеленого охотника» музыканты исполняли на чешских валторнах плавную, простую и немного тягучую мелодию. Ничто не могло быть нежнее и упоительнее этой музыки, ничто не могло более гармонировать с заходившим за высокие деревья солнцем. Время от времени луч его, прорвавшись сквозь чащу зелени, оживлял пленительный полумрак большого леса. Был один из тех чарующих вечеров, которые можно считать самыми опасными врагами сердечной черствости.
Быть может, потому-то Люсьен уже не так робко, но и без малейшей дерзости, словно подчиняясь невольному порыву, сказал госпоже де Шастеле:
– Сударыня, неужели вы можете сомневаться в искренности и чистоте моих чувств? Конечно, у меня нет никаких заслуг, я ничего собой не представляю, но разве вы не видите, что я всей душой люблю вас? Со дня моего приезда, когда моя лошадь упала под вашими окнами, я не могу думать ни о чем, кроме вас; это происходит даже помимо моей воли, так как вы до сих пор не баловали меня своей благосклонностью. Уверяю вас, хотя это и покажется вам смешным ребячеством, что самые приятные минуты моей жизни – это те, которые иногда по вечерам я провожу под вашими окнами.
Госпожа де Шастеле, которую он вел под руку, не перебивала его; она почти опиралась на его руку и смотрела на него внимательным, пожалуй, даже растроганным взором.
Люсьен в душе почти упрекнул ее за это.
– Когда мы вернемся в Нанси, когда тщеславие вновь завладеет вами, я стану для вас только ничтожным корнетом. Вы будете суровы и даже жестоки со мной. Вам нетрудно будет сделать меня несчастным; одного сознания, что я не угодил вам, достаточно, чтобы лишить меня всего моего спокойствия.
В этих словах было столько трогательной правдивости и чистосердечия, что у госпожи де Шастеле сразу вырвалось:
– Не придавайте значения письму, которое получите от меня.
Это было сказано быстро, и Люсьен так же быстро ответил:
– Великий боже! Я вас прогневал?
– Да, ваше большое письмо, помеченное средой, как будто написано кем-то другим, человеком черствым и враждебно ко мне настроенным; это голос мелкого, тщеславного фата.
– Вы сами видите, есть ли в моем отношении к вам хоть капля притворства! Вы прекрасно видите, что вы… владычица моей судьбы и, вероятно, сделаете меня очень несчастным.
– Нет, разве только ваше счастье не будет зависеть от меня.
Люсьен невольно остановился; он увидел ее глаза, нежные и дружеские, как тогда, во время разговора на балу, но в этот раз ее взор, казалось, был затуманен грустью. Если бы они не находились на лесной лужайке, в ста шагах от девиц Серпьер, которые могли их видеть, Люсьен поцеловал бы ее, и, говоря по правде, она позволила бы ему это. Вот как опасны искренность, музыка и старый лес!
Госпожа де Шастеле по глазам Люсьена поняла, насколько она была неосторожна, и испугалась.
– Подумайте о том, где мы… – И, стыдясь своих слов и того, как Люсьен мог понять их, добавила с суровой решимостью: – Ни звука больше, если не хотите рассердить меня, и идемте.
Люсьен повиновался, но он смотрел на нее, и она видела, как трудно было ему повиноваться и хранить молчание. Вскоре она снова дружески оперлась на его руку.
Слезы, – конечно же, слезы счастья, – выступили на глазах Люсьена.
– Ну что же, я верю в вашу искренность, мой друг, – сказала она после долгого молчания.
– Я вполне счастлив. Но как только я расстанусь с вами, мною вновь овладеет страх. Вы внушаете мне ужас. Едва вы вернетесь в гостиные Нанси, как вновь станете для меня неумолимой и суровой богиней.
– Я боялась самой себя. Я опасалась, что вы перестанете уважать меня за глупый вопрос, с которым я обратилась к вам на балу…
В эту минуту, очутившись на повороте лесной тропинки, они увидели не дальше чем в двадцати шагах от себя двух девиц Серпьер, которые прогуливались, держась за руки. Люсьен испугался, что для него все кончено, как тогда на балу, после одного взгляда; опасность вдохновила его, и он быстро проговорил:
– Позвольте мне увидеться с вами завтра, у вас.
– Боже мой! – с ужасом воскликнула она.
– Умоляю!
– Хорошо, я приму вас завтра.
Произнеся эти слова, госпожа де Шастеле была ни жива ни мертва. Девицы Серпьер увидели ее бледной, едва переводящей дыхание, с померкшим взором.
Госпожа де Шастеле попросила их обеих взять ее под руки.
– По-моему, мои милые, мне вредна вечерняя прохлада. Пойдем к экипажам, если вы ничего не имеете против.
Так и сделали. Госпожа де Шастеле взяла в свою карету самых младших из девиц Серпьер, и наступающая темнота позволила ей не страшиться чужих взглядов.
В своей жизни ветреника, видавшего виды, Люсьен никогда не сталкивался с чувством, хоть немного походившим на то, которое он сейчас испытывал. Только ради этих редких минут и стоит жить.
– Право, у вас какой-то отсутствующий вид, – сказала ему в экипаже мадемуазель Теодолинда.
– Но ведь это совсем невежливо, дочь моя, – заметила госпожа де Серпьер.
– Он сегодня несносен, – возразила славная провинциалочка.
Как не любить провинцию за то, что в ней еще возможна такая наивность! Только в провинции еще встречаешь у молодежи
