На противоположной стене висит единственная картина суми-э.
Я отодвигаю в сторону дверь в отсек кладовой и заглядываю внутрь. Белье, одежда, ящики с личными вещами. Все сложено аккуратно и тщательно. Я ощупываю ее вещи, но ключа не нахожу.
С лихорадочно бьющимся сердцем я выглядываю наружу и прислушиваюсь. Голос заведующей звучит с той же громкостью, что и все остальные.
Вот только теперь они все приближаются к дому!
Я смотрю налево и направо и замечаю декоративную коробочку на маленьком столике. Я открываю ее, но ключа там не нахожу.
Раздается еще один крик и одергивающее восклицание заведующей. Она велит Чийо помочь, чтобы ускорить передвижение. Я встаю на колени между футоном и циновкой татами. Ничего. Голоса звучат еще ближе. Сердце вот-вот разобьется о ребра. Где же, где, где?
Я поворачиваюсь, оглядывая комнату.
Что-то блестит из-под коробочки, которую я только что осматривала. В пространстве, образованном ее ножками. Я поднимаю коробочку и нахожу его. Один-единственный ключ.
— Наоко! — кричит Джин.
Я вскакиваю на ноги и вылетаю из комнаты заведующей в то же мгновение, как они входят в дверь.
Увидев их, я хмурю брови. Одной рукой Джин обхватывает плечи Чийо, другой — Хатсу. Айко и Матушка подталкивают их вперед со спины.
— Что стряслось?
Неужели она и правда пострадала?
Джин вся скорчилась, плачет и...
Она мокрая.
—Что случилось? — мой голос дрожит, когда я шагаю вперед, чтобы им помочь. Неужели Матушка узнала о нашем плане? Она что, ударила нашу бедную Джин?
— Чийо, отведи Джин в заднюю комнату, — рявкает Матушка. — Айко, помоги мне с этими двумя, чтобы они не мешали, — и она хватает Хатсу за руку и дергает, лишая ее равновесия.
Айко хватает меня за руку, но я отталкиваю ее и кричу:
— Да что случилось? Скажите!
Айко сжимает пальцы вокруг моего запястья и тянет меня за собой. Я бросаюсь вперед, но натыкаюсь на Хатсу, и Айко вместе с заведующей заталкивают нас в мою комнату. Двери тут же задвигаются и запираются, хоть мы и стараемся их открыть.
— Матушка! — кричу я и колочу по дверям, дергая за ручку. Затем я замечаю Хатсу, которая опускается на пол, держась за свой живот.
— Хатсу?
По дому разносится звук торопливых шагов. Матушка раздает приказы. Происходящее очень напоминает мою первую ночь в этом месте. В груди все сжимается. Я слышу, как в соседней комнате плачет Джин. Потом снова раздается ее крик.
— Хатсу, пожалуйста, скажи, что случилось? — умоляю я, опускаясь рядом с ней на корточки.
Она приподнимает лицо, и я вижу, как по ее щекам катятся слезы.
— Мы изображали несчастный случай, как и договаривались, а потом Джин перестала изображать, — грустные глаза Хатсу заглянули в мои. — У нее отошли воды, Наоко.
И у меня екнуло в груди.
— Мы слишком долго ждали, — лицо Хатсу морщится, и она прикрывает его руками.
Я опускаюсь на пол рядом с ней и обнимаю ее за плечи, пока она плачет, прикрывая свой рот, чтобы не рыдать. Что нам теперь делать? Что мы можем сделать?
Я подползаю к стене и кричу:
— Джин, мы тут, рядом с тобой! Ты смелая, и у тебя все будет в порядке!
— Ты молодец, Джин! — присоединяется ко мне Хатсу.
— Позвольте нам помочь! — молим мы сквозь слезы. — Пожалуйста, позвольте нам...
— А ну замолчали там! — рявкает Матушка Сато и велит Айко принести еще полотенец.
Крики Джин бьются внутри стен и смешиваются с приказами заведующей не тужиться. Что-то идет не так. Мы слушаем плач и крики Джин и молчим, замерев в ожидании.
Крики становятся громче. Я прислушиваюсь с широко раскрытыми глазами и понимаю, что я, как и в прошлый раз, снова смотрю в потолок. Бамбуковые балки сложно переплетаются друг с другом, и я пересчитываю их дюжину раз. Двадцать два, двадцать три... Крики и плач приходят волнами, и все чаще раз от разу я не успеваю закончить пересчет балок, как они начинаются снова.
Приходит ночь, и мы сидим в полной темноте, наблюдая за движением теней за рисовой бумагой стен. И то, что мы видим, пугает нас сильнее, чем демоны в знаменитых постановках Но38. Даже зажмурившись, мы понимаем, что эти силуэты никуда не денутся.
Когда Матушка велит Джин тужиться, мы благодарим небеса и присоединяемся с нашими собственными призывами.
— Ты справишься, Джин! — кричим мы. — Все будет хорошо!
Спустя короткое время, когда настает черед последней потуги, наши слова поддержки превращаются в мольбы:
— Пожалуйста, Матушка Сато! Умоляем вас, оставьте жизнь ее ребенку! Смилуйтесь! Мы сами отнесем ребенка в приют!
Джин кричит еще раз. Пришли последние потуги.
Скрипит пол. Шаги, сначала громкие, потом затихающие. Снова скрип пола и тихий плач. Не матери и не ребенка. Это наши слезы.
Мы плачем потому, что ребенок Джин так и не издал ни звука.
«Луна крадется по ночному небу, и постепенно молчание иссушает наши слезы. Затихают шаги в доме, и в музыку ночи вплетаются ночные насекомые.
Дом погружается в сои.
Этот ночной кошмар будет преследовать меня всю жизнь.
— Джин, — шепчу я, все еще сидя возле тонкой стены из рисовой бумаги. — Ты меня слышишь?
Она не отвечает.
— Джин!
Заговорит ли она еще когда-нибудь?
Я прижимаю раскрытую ладонь к разделяющей нас стене.
— Джин, твой ребенок пересечет реку вечности, согретый нашей любовью. Хатсу и я используем лучшую свою одежду, чтобы нарядить статую Дзизо твоего малыша.
— Мы обещаем. Мы его не забудем, — присоединяется Хатсу.
Слезы струятся по моим щекам.
— И тебя мы тоже никогда не забудем. Мы друзья навсегда. Три обезьянки, помнишь?
И тут по другую сторону стены появляется маленькая ладонь и касается того места, где к ней приложена моя. Так мы и сидим — вместе, молча, так и не сказав тысячу слов. Потом ее пальцы ускользнули в свет. И в моей памяти навсегда поселился еще один образ.
Слезы продолжают падать, но, как и Джин, я отказываюсь давать им голос. Вместо этого я храню лицо неподвижным, как заколдованную маску Маи-Но. У нашего представления не вышло счастливого конца, но оно закончилось. Я оглядываю комнату, задыхаясь от невыносимых эмоции. Маленький столик. Рисунок тушью. Мой чемодан в углу. Я все еще нахожусь в Бамбуковом родильном доме. Где родился еще один ребенок.
Где еще
