отчаянной попытке спастись он прибегнул к проверенному средству и отнял силы у леса. Тот, ослабленный затяжною борьбой, не сумел воспрепятствовать, и Ворон забрал у него все до последней капли. Но и этого оказалось мало. Связанный бесконечными обязательствами перед Ираденом и Вастаи, Ворон явил свою полную беспомощность и вынудил меня исполнять их.
Надо признать, он и впрямь старался искупить свою вину перед лесом: среди просьб, которые сыпались на меня, как из мешка, были и те, что относились к ведомству Безмолвного бога, полностью опустошенного демаршем на град Вускцию.
Воображаю, как ликовал Ворон, отыскав меня в пыли подле городских стен. Ведь несмотря на отнятые у леса ресурсы, несмотря на человеческие жертвы, на регулярные молитвы и подношения, бог Вастаи оставался чудовищно слаб и уязвим.
Впрочем, подношения ираденцев не иссякнут. Вскоре к ним присоединится дань, возложенная на обитателей Вускции. А в назначенный срок Глашатай совершит самозаклание. И Ворон уверовал, что нужно только ждать, взвалив на меня самые насущные обязательства перед Ираденом. Ждать и набираться сил. Сдвинуть меня с места оказалось непросто (но и бросить неприкаянным было нельзя), а заставить вращаться – втрое сложнее. Но в тот момент Ворон видел во мне единственное решение проблемы. Или принимал желаемое за действительное.
Лишь спустя десятилетия – когда зверские набеги вербов участились – он осознал, какую допустил ошибку. Регулярные подношения Ирадена и града Вускции (где, вопреки понуканиям, ему молились не слишком усердно) не помогали. Не помогали жертвы, приносимые Глашатаями, и мое неустанное вращение. Год за годом Ворону приходилось все чаще прибегать ко мне. И все это время я наблюдал, внимал, делал выводы.
Болезнь, поразившая Вастаи, была хорошо знакома мне по рассказам приспешников Ойссена. О ней говорили с содроганием: сначала возникала резь в животе, за нею следовали обильная рвота, понос, без должного лечения человек умирал спустя считаные часы после появления первых симптомов. Иногда смерть наступала на вторые сутки. Иноземец не ошибся, хворь распространялась через воду, смешанную с человеческими отходами. Если не принять срочных мер, не предупредить дальнейшее заражение колодцев, в городе случится эпидемия.
Воротившись от Зизуми, ты застал троих постояльцев за бурным спором. Спорили, как излечить болезнь – если та вообще поддается лечению, – откуда она взялась и за какие грехи ее наслали.
– Почему лес бездействует? – негодовал один. – Неужели Безмолвный бог нас покинул?
– Спроси у преемника Ворона! – огрызнулась пожилая матрона. – Он осквернил Обитель Безмолвных – и в кусты!
– А почему не вмешается Ворон? – завел третий. – Занят, пресекая набеги вербов?
– Вербов сдерживают наши войска, – возразил первый. – Долг Ворону до сих пор не уплачен, отсюда все беды. И они не отступят, пока покровитель Вастаи не получит свое.
Все трое разом смолкли, переваривая услышанное. А может, прикидывали, как далеко готовы зайти в стремлении вынудить Глашатая заплатить.
– Как сие понимать? – спросил ты.
– Болваны. – Хозяйская дочь спешила из кухни с пустым ведром. – Люди умирают, а они собирают сплетни. И распускают их.
– Не все могут быстро бегать и таскать тяжести, – укорила ее матрона.
– Те, кто не может бегать и таскать, вносят свою лепту иначе, а не сидят сложа руки, – огрызнулась дочь хозяйки.
– Столько народу полегло, – вклинился второй спорщик. – Все носятся туда-сюда, мельтешат, и без толку. Хорошо, коли не во вред. Без заступничества Ворона и леса мы обречены.
– Я рассылаю людей во все концы, – поведала хозяйская дочь в ответ на твой вопрошающий взгляд. – Кого найду, того и посылаю. Еще бы знать, где в них особая нужда.
– Верно, – подхватил ты. – Созовем гонцов, пусть разносят вести, назначим человека, который будет эти вести собирать и направлять помощь страждущим. Ты! – Твой палец уперся в матрону. – Будешь выслушивать посланников и отправлять их по округе.
– Ты кем себя возомнил? – возмутилась дама.
– Верным соратником Мавата, преемника Глашатая, с которым они воевали против вербов, – объявил лорд Дэра, входя на постоялый двор. – Кто из местных еще занемог?
– Никто, господин, – доложила хозяйская дочь.
– Значит, хворь и впрямь таится в воде. Нужно предупредить народ. С гонцами вы хорошо придумали, – похвалил он.
– Господин распорядитель, надобно известить население, чтобы потребляли очищенную воду, а тем, кто здоров, поручить помогать заболевшим, – молвил ты.
– Как будто они сами не сообразят, – проворчал Дэра.
– Коли сообразят, еще лучше, – не смутился ты. – Пусть наполняют бутыли, фляги и относят зараженным. Я тем временем соберу гонцов, а эта славная женщина разошлет их куда следует.
Не дожидаясь ответа, ты поклонился лорду Дэра и воротился на площадь.
Ночь напролет ты трудился в поте лица – таскал воду, убирал трупы, рассылал гонцов (ватагу ребятишек, которой верховодили три девочки). Юные особы хныкали на улице, однако, выслушав поручение, произнесенное тобою с торжественной серьезностью, мгновенно преисполнились мрачной решимости и обещали не только передать послание, но и созвать ребят себе в помощь. В разгар ночи тебя разыскала одна из девчушек. Обуреваемая праведным гневом, она поведала, как встретила у крепостных ворот стражника и, сославшись на тебя (кто-то шепнул ей о твоей близости к Мавату), спросила, почему Глашатай не присылает людей на подмогу.
– Леди Тиказ и та носит воду. А ведь у ней с головой беда, – негодовала юная посланница.
Стражник выпучил глаза и велел ей идти спать, мол, в крепости своих забот хватает.
На постоялый двор ты вернулся к рассвету. В воздухе ощутимо пахло гарью – за ночь случилось еще два пожара. На площади не было никого, кроме Тиказ. Свернувшись калачиком на холодной мостовой, она дремала под одеялом из грубой шерсти. У крепостных ворот маячил единственный охранник. Зрелище заставило тебя насторожиться. Поразмыслив, ты переговорил с горсткой тех, кто еще бодрствовал на постоялом дворе (с десяток человек, в том числе твои юные порученцы, спали на полу, под столами), и вновь двинулся на площадь.
Тиказ уже сидела, согнувшись пополам и схватившись за живот. Над нею нависали Оскель и Оким. Обращаясь к Тиказ, Оким тронул ее за плечо. Обнажив клинок, ты прибавил шагу, потом и вовсе побежал, однако предотвратить неминуемое не успел. Тиказ разомкнула руки и вонзила нож Оскелю под ребра, острием вверх. Тот судорожно охнул, когда лезвие рассекло плоть. Тиказ вскочила и, ухватив Окима за ворот, притянула к себе, намереваясь перерезать горло. Оким заломил разящую руку, и Тиказ с истошным воплем впилась зубами ему в ладонь.
Оскель рухнул на колени, из раны в груди хлестала кровь.
Вскрикнув, Оким ослабил хватку. Тиказ высвободилась, занесла нож, но промахнулась – лезвие скользнуло по ткани
