Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
говорит Фань Ли юноше, но говорит по-доброму. Она протягивает руку и ерошит ему волосы. – Это суеверная страна. Люди здесь во что только ни верят. А я тебе так скажу: верь тому, что видишь глазами, но не верь тому, что слышишь ушами.
Юношу зовут Халид. Он бежал сюда от сирийских пыльных бурь, когда ему было шесть лет, и почти два года ни с кем не разговаривал. Он живет у словацкой семьи в попрадской многоэтажке, и когда он говорит о своей бабушке, то имеет в виду словацкую бабушку, которая воспитала его как родного внука, а не одну из тех, которые остались в Сирии. Сейчас ему семнадцать, и он настоящий словак во всех проявлениях, кроме внешности. Уже почти год он работает с коровами на ферме Немцовых. Его восхищает здесь все, буквально все: пейзажи, большие послушные коровы, беззаботная компанейская атмосфера на ферме, многообразие звучащих вокруг языков, отсутствие строгих правил, любовь, незримо просачивающаяся в каждый разговор. Словно он шел-шел и нечаянно набрел на настоящий рай. Так он себя здесь ощущает.
Бруклин – албанка, румынка, турчанка и еще бог знает кто. Она живет на ферме с пяти лет. А до этого воспитывалась в детском доме. Она тоже дитя гигантского пыльного котла. Выжившая в нем. В ее натуре есть что-то неукротимое. Она коренастая и сильная. Мешки кукурузы с мельницы она таскает на своих плечах так же легко и уверенно, как и мальчишки. Возможно, еще увереннее. Она не расчесывает волосы, но завязывает их в хвост цветными лентами. Она громче всех на ферме смеется и громче всех плачет.
– Мой отец – ураган, – говорит она людям, – а мать – грозовая туча. А я – молния.
В Татрах есть те, кто верит в эту сказку уже потому, что в Бруклин угадывается что-то иномирное. Этот блеск в ее глазах не может быть ничем иным, кроме как молнией. Эта стихия, эта энергия может быть только ураганом. Она хочет поехать в Монголию, где хотят высадить сто миллиардов деревьев. В Монголии и Казахстане свободного места хватит на все сто миллиардов, но нужны рабочие руки. Срубленные деревья запекают в каменных печах, чтобы получить древесный уголь, и закапывают этот уголь глубоко в землю. На то, чтобы восстановить природный баланс, уйдет тысяча лет, но Бруклин уже сейчас говорит об этом со страстью, восхищающей бабичку Галлею.
– Иногда приходится строить планы на тысячу лет вперед, – говорит Бруклин, и Галлея соглашается.
– Вот исполнится тебе восемнадцать, – обещает ей Галлея, – тогда можешь уезжать, заручившись благословением всей семьи.
На ферме есть и другие дети. Некоторые из них собрались за столом на завтрак. Другие заняты работой. Фань Ли, высокая и стройная как деревце. Ей девятнадцать, и она самая старшая из тех, кого Галлея зовет внуками. Когда Фань Ли попала сюда из военного Китая, откуда ее увезли в возрасте всего трех лет вместе с тысячей других детей-сирот, искавших теперь новый дом, Галлее было шестьдесят четыре.
– Я слишком стара, чтобы ты называла меня мамой, – сказала Галлея Фань Ли. – Зови меня бабушкой – или «бабичкой», по-словацки.
За завтраком они говорят на чешском языке, в обед – на французском, а по вечерам – на английском. Так повелось на ферме Немцовых с тех пор, как у них поселилась Фань Ли, и дети никогда не пытаются оспорить странный распорядок, хотя фермерам вроде Халида, Миро и Андреаса его соблюдение дается с трудом.
– Жаль, что мы совсем не знаем китайского, – сказала Галлея Фань Ли, когда девочка впервые попала на ферму. – Я бы хотела, чтобы ты сохранила язык, который знала с рождения.
Но память Галлеи не хранит слов на этом языке. Поэтому раз в неделю Фань Ли посещает кантонскую семью, живущую в Попраде, для изучения китайского. Сейчас она свободно говорит на четырех языках. Она носит узкие очки на кончике носа и похожа на молодую юристку в черной юбке, облегающей фигуру, и кожаных сапогах. Она помогает на ферме, но только тогда, когда это необходимо. А вообще, она художница. Она создает произведения искусства из местных камней. Она раскрашивает их пейзажами Татр и продает на попрадских рынках. Ее девушка живет в Праге и работает медсестрой. Они встречаются уже год.
Милану всего десять. Его спасли с лодки, плывущей из Ливии, и отправили в Попрад. Пока что он плохо говорит по-чешски, а по-английски и по-французски – и того хуже. Но он учится.
Мориц – русский. Ему пятнадцать. У него угрюмо сдвинутые брови. Все его мысли заняты девочками. Он напевает под нос итальянские песни. Плачет чуть что.
– Постарайтесь не огорчать Морица, – обычно предупреждает Галлея семью. – Он очень ранимый.
Но в пятнадцать лет все ранимые.
Мориц набивает рот едой, торопясь раньше всех выйти из-за стола.
– Не торопись, – упрекает его мама Сара. – Потом живот будет болеть.
Шиллинг – англичанка. У нее кожа бледная как мел, и волосы рыжие, как осень. Ей двенадцать. Она читает «Грозовой перевал». По третьему кругу.
За столом сидят и другие. Скотник Миро, который ведет себя как член семьи, и однорукий Андреас, заведующий молочным хозяйством, который делает масло и мороженое, и мама Сара Уиллис из Белфаста, которая попала на ферму в качестве няни для Фань Ли, а теперь присматривает за домом и играет роль матери для всех здешних детей, и пан Черни, который заходит раз в неделю, помогать с бухгалтерией. Иногда людей бывает больше. Иногда меньше. Завтрак на ферме Немцовых – величина переменная.
Прошел год с тех пор, как умер Карло. Фактически он стал для Галлеи мужем, хотя официально они так и не поженились. Но почему это должно иметь значение? Когда Карло появился на ферме, ей было сорок четыре. Ему – глубоко за пятьдесят. У него уже были взрослые сын и дочь, которые разъехались по разным городам. Кто-то из них работал врачом. Кто-то – нет.
Галлея сидит в самом конце длинного стола, у окна. Это ее место; она облюбовала его так давно, что никто уже и не помнит, было ли когда-то иначе. У нее удобное кресло с подлокотниками. На сиденье лежит любимая подушка, продавленная точь-в-точь по форме ее ягодиц. Бывают дни, когда она может просиживать здесь часами. Время от времени кто-то из новичков, ничего не подозревая, усаживается в кресло Галлеи (когда ее самой нет в комнате), и тогда все взгляды устремляются в его сторону.
– Мы бы на твоем месте здесь не сидели, – говорит семья. – Это кресло бабички.
Галлея не рассказывает о своем даре. Зачем? Что толку будет, если весь мир узнает о нем? Когда она умрет, все ее внуки унаследуют
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
