Наконец доведя свои планы до последней стадии, Квин приступил к открытым действиям.
И перешел он к военным действиям, как ни странно, в субботу. Были ли тому причиной игра случая или некоторый цинизм, Эллери так никогда и не объяснил. Но, как бы то ни было, этот факт только усилил напряженность. Вовлеченные в это дело личности не могли не вспомнить кровавые события той, другой субботы, когда Гимбол пал бездыханным с железным жалом в груди. Воспоминание это, словно неизгладимая печать, отражалось на их встревоженных лицах.
— Я созвал вас, леди и джентльмены, — провозгласил Эллери в тот день в апартаментах Борденов на Парк-авеню, — единственно с суетным желанием услышать собственную речь. Есть некая магия в дуновении ветра, и время поднимается во мне как тесто на дрожжах. Кое-кто из вас убаюкал себя до состояния полной летаргии, чувствуя безопасность в монотонности status quo ante[3]. И это их погибель, да будет им известно, ибо еще не завершится день, как я обещаю пробудить вас, и это пробуждение будет подобно разорвавшейся бомбе.
— Что вы опять затеяли? — нервно отреагировала Джессика. — Неужели нам не будет покоя? И какое право вы имеете?
— Никакого, если говорить с точки зрения закона. И однако, — со вздохом продолжал Эллери, — было бы благоразумнее отнестись к моей маленькой фантазии с чувством юмора. Видите ли, настал момент эксгумации трагедии Джозефа Кента Гимбола.
— Вы снова открываете дело, мистер Квин? — глухим, как из склепа, голосом проскрипел Джаспер Борден. Он настоял, чтобы его спустили на коляске вниз. Теперь старик сидел среди них как мертвый среди живых, и только один его живой глаз с живостью следил за происходящим.
— Милостивый государь, оно никогда не закрывалось. Люси Уилсон осуждена за это преступление, но ее осуждение не разрешило дела. Некие силы неустанно продолжали действовать с того гротескного спектакля в Трентоне. Они не знали ни минуты покоя. Я счастлив сообщить, — сухо закончил Эллери, — что их усилия были вознаграждены.
— Не вижу никакой связи всего вышесказанного вами с этими добропорядочными людьми, — желчно заявил сенатор Фруэ, играя бородой. Его проницательные глазки так и сверлили Эллери. — Если у вас есть новые улики, представьте их прокурору округа Мерсер. Зачем беспокоить честных граждан? Если же вам доставляет удовольствие подраться, — добавил он грозным тоном, — то я лично к вашим услугам, правила мне известны.
Эллери улыбнулся:
— Как ни странно, сенатор, это напоминает мне сказанное давным-давно нашим другом Марциалом[4]. Африканские львы, заметил он, нападают на буйволов, они не нападают на бабочек. Ну ладно, это в качестве эпиграммы.
Юрист побагровел.
— Избавьте этих людей от ваших происков! — взревел он.
— Пожалеть розгу? — со вздохом переспросил Эллери. — Вы не за того меня принимаете, сенатор. И боюсь, что вам еще некоторое время придется потерпеть мое неприятное общество. А потом... впрочем, не будем пока тщиться прозреть будущее. По собственному опыту знаю, что грядущее свершается по своим неукоснительным законам, несмотря на все усилия смертных остановить его движение.
Джессика нервно теребила платок, но старалась держать себя в руках. Гросвенор Финч беспокойно ерзал на своем месте, наблюдая за ней. Только Андреа и стоящий за ее креслом Билл Энджел оставались невозмутимыми. Оба внимательно следили за Эллери.
— Больше возражений нет? — спросил тот. — Благодарю вас. — Взглянув на свои часы, он заметил: — А теперь, думаю, нам пора в путь.
— В путь? — озадаченно переспросил Финч. — Куда вы хотите затащить нас?
Эллери взял в руки шляпу.
— В Трентон.
— В Трентон! — ахнула мать Андреа.
— Мы едем, чтобы снова посетить место преступления. Все как один побледнели и на миг лишились дара речи.
Первым очнулся от потрясения сенатор Фруэ. Он вскочил, махнув пухленьким кулачком.
— Ну это, знаете, уж слишком! — завопил сенатор. — У вас нет официального права. И я не позволю моим клиентам...
— Мой дорогой сенатор, у вас есть личные возражения против поездки на место преступления?
— Да я там в жизни не был!
— У меня словно камень с души. Значит, все в порядке. Едем?
Никто не шелохнулся, кроме Билла. Старый миллионер спокойно спросил замогильным, глухим голосом:
— Позвольте спросить вас, мистер Квин, чего вы хотите добиться этой необычной процедурой? Я знаю, что вы не сделали бы столь неприятное предложение, если бы это не было крайне необходимо для какой-то вам известной цели.
— Пока мне хотелось бы воздержаться от объяснений, мистер Борден, — отозвался Квин. — Но план мой предельно прост. Мы должны пройти через некое драматическое действо. Мы должны заново разыграть убийство Джозефа Кента Гимбола.
Живое веко старика опустилось.
— Это так нужно?
— Необходимость — мать открытия, сэр, но разыгранное действо будет искусством подражания природе. А теперь, пожалуйста, леди и джентльмены. Не заставляйте меня прибегать к официальным мерам давления, чтобы обеспечить ваше присутствие.
— Я не поеду ни за что! — твердо заявила Джессика Борден. — Хватит с меня. Он мертв. Эта женщина... Оставите вы, в конце концов, нас в покое?
— Джессика, — почтенный инвалид обратил здоровый глаз на дочь, — а ну, собирайся!
Джессика прикусила тонкую нижнюю губу. Потом покорно произнесла:
— Хорошо, папа, — поднялась и пошла наверх в свою спальню.
Больше никто не проронил ни слова. Но через некоторое время Джаспер Борден снова проскрипел:
— Думаю, мне тоже надо поехать. Андреа, вызови сиделку.
Андреа словно очнулась от сна.
— Но, дедушка!
— Ты слышала, что я сказал, дитя?
Эллери стоял у двери и ждал. Наконец все дружно поднялись и двинулись к выходу. Безликий лакей вырос как из-под земли со шляпами.
— Эллери, — негромко обратился к Квину Билл Энджел.
— Привет, Билл! Как твоя работа в последние дни? Что-то не вижу ни шрамов, ни ран.
Билл смотрел мрачнее тучи.
— Это был сущий ад. Наша герцогиня оказалась настоящим бесом за рулем. Я сюда не мог выбраться до сегодняшнего дня. Но мы с Андреа разработали план. Я околачивался тут целыми днями, высматривая. Она согласилась не выходить из дома, пока я здесь дежурю. А все остальное время мы были вместе.
— Многообещающее начало для парочки с благопристойными намерениями, — пошутил Эллери. — Были какие-нибудь неприятности?
