Потянувшись к ней, он начал расстегивать ее блузку.
Она начала было ему помогать, но он отвел ее руки.
– Помощь мне не нужна. Я уже давно к этому готовился.
Он спустил блузку с ее плеч. Она вздрогнула.
– Холодно?
– Это не от холода.
Он завел руки ей за спину. Расстегнул лифчик. Она закрыла глаза. И тут его руки вдруг исчезли. Она открыла глаза. Он молча смотрел на нее.
– Я запоминаю тебя, – сказал он. – На тот случай, если ты вдруг исчезнешь.
Она наклонилась к нему, взяла его руки и положила себе на грудь.
– Никуда я исчезать не собираюсь, – прошептала она ему прямо в губы.
Сообща они развязали ему галстук и стянули с него пиджак и рубашку. Ее помощь не особенно способствовала делу. Она была нетерпелива.
– Ну а теперь немного акробатики, – сказал он и, упершись руками в подлокотники кресла, перебросил себя на кровать. Он все так же неотрывно смотрел на нее. – Спасибо, – добавил он.
– За что?
– За то, что не отводишь глаза. За то, что не пытаешься скрывать отвращение.
Она взобралась на кровать, села на него верхом, наклонилась так, что их лица почти соприкасались, и сделала движение бедрами.
– Это что, похоже на отвращение?
Каким-то образом они умудрились избавиться от остатков одежды – вместе расстегивая пуговицы, и молнии, и стягивая рукава. Когда на обоих не осталось ни единой нитки, она снова села на него верхом. Потом она падала, и он поднимался ей навстречу, и оба забыли про неловкость, и про всю жестокость его увечья, и про само увечье, двигаясь сначала медленно, потом все быстрее, потом снова медленнее, пока она не подумала, что сейчас завоет от наслаждения, и наконец она потеряла себя, потеряла его, ее спина выгнулась в исступлении, которое она уже не могла контролировать, и он тоже выгнулся под ней, и тогда она и в самом деле завыла. Дрожь прошла по ней волной, словно землетрясение. Мгновение спустя он содрогнулся в ответ.
Он провел у нее ночь, хотя поспать обоим почти не удалось. И дело было не в ее узкой кровати. Просто они постоянно будили друг друга – сначала чтобы снова заняться любовью, а после еще несколько раз, чтобы прикоснуться друг к другу в темноте, убедиться, что другой здесь, никуда не делся, а под конец, перед самым рассветом, чтобы опять заняться любовью.
Вставало солнце. Она проводила его до лифта.
– Я должна была бы терзаться чувством вины, – сказала она. Он остановился взглянуть на нее. – Но это не так.
– Я разошлю повсюду пресс-релиз. «В первый раз на нашей памяти Шарлотт Форэ не терзается чувством вины».
– Но у меня такое ощущение, что это еще придет.
Он покачал головой:
– Что же мне с тобой делать? И, если уж на то пошло, что нам делать с нами?
– Ничего.
– Не говори так.
Она наклонилась к нему, чтобы поцеловать на прощанье.
– Разве это не твоя роль – смело глядеть правде в глаза?
Восемнадцать
Сперва она отказывалась ехать.
– Я не могу оставить Виви.
– Возьми ее с собой. Все равно будут каникулы. Для нее это будет лучше всего.
– Я не могу себе это позволить.
– Издательство оплачивает расходы. Думаю, мы можем подкинуть немного и на долю Виви.
– И что же она будет делать, пока я работаю?
– Мне что, снабдить тебя путеводителем? Нотр-Дам. Эйфелева башня. Лувр.
– Но она же будет совсем одна. Ей всего пятнадцать.
– Она – девчонка из Нью-Йорка. Прекрасно знает, как ориентироваться в мегаполисе. Да кто в пятнадцать не убьет за возможность самостоятельно проводить в Париже пару часов в день? Но если ты и в самом деле беспокоишься, то у меня там есть знакомые. И у Ханны тоже. Да и у тебя наверняка они там тоже имеются.
Она посмотрела на него через разделявший их письменный стол.
– В этом-то и проблема.
– Времена изменились. С тех пор как кончилась война, прошло уже десять лет. Все прощено – благодаря политической дальновидности твоего тезки Шарля де Голля.
– Приятно, конечно, так думать, но у меня уверенности нет.
– Поезжай, Чарли. Виви посмотрит Париж, «Джи энд Эф» заполучит несколько неплохих переводных изданий на следующий год, а ты похоронишь парочку демонов.
– Я в этом сомневаюсь.
– А ты попробуй.
* * *
Они плыли пароходом «Индепенденс». Можно было бы и самолетом полететь – все только и говорили, что через несколько лет никто уже не захочет тратить шесть дней на то, чтобы пересечь Атлантику, когда можно сделать это за несколько часов, – но ей нужно было это время, проведенное в море. Чтобы подготовиться к встрече с собой из прошлого, ей понадобится больше чем пара часов.
Несколько Вивиных подруг поднялись на борт, чтобы ее проводить. Они толпились в тесной каюте в радостном волнении, то и дело принимаясь хихикать, а те, кому уже случалось побывать в Европе, давали Виви мудрые наставления.
Шарлотт и Хорас оставили их за этим занятием и поднялись на палубу. Июльское солнце припекало вовсю, но соленый бриз немного смягчал жару. Вдалеке пульсировали в знойном мареве небоскребы. Порывшись в сумочке, она достала темные очки. Он вынул свои из кармана пиджака.
– Мне все еще кажется, что это большая ошибка, – сказала она. – При всем уважении к политической дальновидности де Голля, люди не настолько склонны к всепрощению, как ты это пытаешься изобразить.
– Есть только один человек, который не может простить, – сказал он, глядя вдаль, в сторону горизонта.
– Кто бы говорил.
Он повернулся к ней, но выражение его глаз скрывали очки.
– Как я не устаю повторять, мы с тобой одного поля ягоды. Вот поэтому-то мы друг друга и заслуживаем. – Он снова посмотрел вдаль. – Ты ведь вернешься, верно?
– Куда же я денусь?
Он пожал плечами:
– Не такая уж ты американка, как притворяешься. Все еще можешь черт знает как грассировать, когда тебе это удобно. Может, Париж вновь покажется тебе домом.
– Я вернусь.
– А потом что?
– А потом ничего. Пара недель во Франции ничего в особенности не изменит.
– Я же тебе говорю, Ханна будет только счастлива от меня избавиться. Сможет выйти за Федермана или за своего следующего ученика.
– Я все еще в этом сомневаюсь, но, честно говоря, дело уже не только в Ханне. Оказывается, я слишком эгоистична для подобных жертв.
– Виви?
– Она многое мне простила, но не думаю, что простит еще и это. Ханну она обожает. И потом, дети относятся к таким вещам, как брак, с огромным предубеждением.
