Я вдавливаю ладонь в щёку, размазывая по коже слезу. Да, люблю. Поэтому грудь рвёт на части, и поэтому я мечтаю поскорее отсюда уйти. Ничего мучительнее я ещё не испытывала. Даже потеря беременности не сравнится с тем, что я переживаю сейчас. Потому что Матвей, в отличие неродившегося ребёнка, успел стать лучшей частью моей жизни.
Я мелко и часто трясу головой. Выдержка проёбана. Самоконтроль тоже. Мне больно настолько, что я готова выть.
—Роман тут ни при чём. Уехать — это моё решение.
—Я поеду с тобой.
Я отшатываюсь, когда Матвей пытается сократить расстояние между нами, и крепко обхватываю себя руками.
—Нет, не поедешь. Я уезжаю одна.
—Стелла…— Влажный блеск в его глазах врезается в нервы острым сверлом, заставляя меня впиться ногтями в кожу.— Не надо, пожалуйста. Всё будет только лучше… Это просто период такой. Пожалуйста, не сдавайся. Я не могу тебя потерять, когда только нашёл.
—Не подходи. Позже ты мне спасибо скажешь. Когда-нибудь ты поймёшь, что всё случилось правильно.
Я пячусь к двери, разворачиваюсь и выбегаю из кухни. Вслепую втыкаю ноги в туфли, нащупываю сумку. Здесь почти не осталось моих вещей. А те, что остались, можно просто выбросить.
Матвей за мной не идёт. И это прекрасно, прекрасно. Больше всего на свете я хочу забыть его помертвевшее лицо, разлинованное мокрыми полосками.
44Стелла
—А там ты жить где будешь, Стеллусь? Квартиру тебе дадут?
В голосе мамы прочитывается волнение, которое она тщетно пытается замаскировать мягкостью. Сначала брат переехал в Австралию, теперь я улетаю в Питер. Она жутко боится остаться одна.
—Конечно дадут, мам. По прилёте пришлю тебе фотографии. От офиса десять минут ходьбы, две спальни. Сможешь приезжать ко мне, когда будет время.
—Ты вещи собрала уже?
Я кошусь на два огромных чемодана, разложенных посреди гостиной. Третий день заталкиваю в них одежду, выкладываю и загружаю более подходящую, чтобы потом повторить тот же манёвр снова. Я ни разу не переезжала в другой город. Понятия не имею, сколько всего мне может там понадобиться. Климат в Санкт-Петербурге холоднее, чем в Москве, и часто идут дожди… Положить ещё один плащ? Или парку?
До сих пор не верится. Я переезжаю.
—Почти закончила. До вылета успею.
—Я тебя проводить-то могу?
—Не нужно, мам,— как можно деликатнее произношу я, чтобы её не обидеть.— Самолёт рано утром. Я к тебе вечером заеду, и как следует попрощаемся.
Повисает пауза. То ли мама всё-таки обиделась, то ли хочет спросить что-то важное. Выясняется, что второе.
—А что с разводом?
—С разводом всё отлично. В смысле меньше чем через месяц я стану официально свободной.
Как Роман и обещал, его юрист связался со мной на следующий день. Процедура подачи заявлений прошла через интернет, и нам даже не пришлось встречаться. Ещё Виктор (так зовут адвоката) оповестил, что Роман Анатольевич оставляет мне машину и в течение месяца перечислит отступные за дом.
Всё, на что меня хватило — это слегка удивиться. Со мной Роман никогда не был скуп, но я была уверена, что в разводе ему захочется меня растоптать. Но нет. Наверное, с новостью о моём отъезде к нему наконец пришло успокоение. Для него это было действительно важно — не допустить слухов, порочащих его репутацию самодержца.
В день, когда мы подали заявление, сразу на нескольких интернет-порталах вышли статьи о том, что влиятельный российский бизнесмен Роман Родинский разводится после шести лет брака. Везде непременно указывалось, что детей у нас не было. Возможно, именно этот факт и призван объяснить причину расставания.
—Ну тебя хоть кто-нибудь проводит?
—Мам, у меня второй звонок,— вру я, подходя к окну.— Позже созвонимся, ладно?
Никто меня не проводит. Таня с Игнатом предлагали отвезти, но я отказалась. Зачем? Есть же такси.
Рука с погасшим телефоном опадает вниз, но глаза никак не могут оторваться от изображения за стеклом. Это полоска солнца, упавшая на соседний дом. Искрящаяся, тёплая, превратившая выщербленный кирпич в золотой слиток. Эксклюзивная московская зарисовка. В Питере такой не будет. Там будет что-то своё, но именно этой магии больше не повторится.
Я смахиваю нечаянно просочившуюся слезу и, глубоко вздохнув, разворачиваюсь к чемоданам. Пора уже определиться с содержимым. Два плаща или плащ и парку?
И чего я так заморачиваюсь? Питерские магазины ничем не уступают московским, а деньги, у меня, к счастью, есть. «Только деньги у тебя и есть»,— ехидно подсказывает внутренний голос.
Запасная зарядка, три килограмма косметики — после тридцати без десятиступенчатого ухода никуда. Надавив руками на крышку, я чиркаю замком. Первый чемодан готов. Перевожу взгляд на второй и получаю сокрушительный удар по нервам. В дверь звонят.
Я не жила в этой квартире целых шесть лет. Кто может меня навещать? Таня не появилась бы без предупреждения, с мамой я только что поговорила. Роман… Нет, исключено.
Сердце бешено молотит весь мой путь до двери. Подпрыгивает и взвивается, когда, открыв её, я встречаюсь лицом к лицу с посетителем.
Это Матвей. Его лицо такое же бледное, как и в самый ужасный день моей жизни, но глаза живые. Они яркие и лихорадочно блестят.
—Привет… Мне нужно войти.
В груди становится так туго, будто каждый находящийся в ней орган резко увеличился в размере и стал давить один на другой. А я-то думала, что самое паршивое уже позади. Его глаза, сверкающие решимостью и надеждой, красивое лицо, знакомое до мелочей, напряжение в позе и его запах, который я почувствовала, ещё не успев открыть дверь. Новая изощрённая пытка.
Я не могу ему отказать, поэтому просто пячусь назад, пока Матвей заходит в квартиру. Можно было догадаться, что он появится. Он знает адрес. Был здесь со мной.
Моё отступление ограничивается прихожей. Дальше я его не пущу, иначе всё было зря. Я ведь тоже не стальная. Чуть больше шагов назад, чуть больше вольностей и переглядываний — и я сдамся. О, как часто я представляла это за последние несколько дней! Сдаться. Закрыть глаза на злопыхания внешнего мира и снова впустить Матвея в свою жизнь. Это как прервать изнурительное голодание, которое истощило тело до выступающих костей. Выпить ледяной воды, после того как пробежал марафон под палящим солнцем. Упасть в объятия, когда, казалось, весь мир тебя ненавидит.
—Тебе нужно сказать то, что ты хочешь, а потом придётся уйти. Мой рейс завтра утром, я ещё не до конца собралась.
Это мучительно — продолжать делать ему больно. Выставлять из своей квартиры, как будто в мире есть хоть что-то важнее, чем он.
