связь с сейнерами и подсчитав вылов по бригадам, Погожев сказал Осееву:
— Поздравляю, на первом месте...
Особенно обрадовался этой вести Леха. Он даже заглянул к Погожеву в каюту, чтоб убедиться в достоверности этого слуха.
— Так, товарищ Леха. Ваша бригада впереди, — заверил Погожев кока. — Но не по всей путине, а по колхозу. Усек?
Леха переминался с ноги на ногу, но не уходил. Потом, прокашлявшись и поморгав своими маленькими, глубоко сидящими глазками, несмело предложил:
— А шо, товарищ начальник, если про це по радио сказаты?
— Кому сказать? — не понял Погожев. — О лучших бригадах передает по радио штаб путины. Выйдем в передовые, и о нас вспомнят.
— Та ни, туточки у нас.
Погожев вскинул на кока недоуменный взгляд:
— Но все и без радио знают.
— Може хто и не чув ище, — упорствовал Леха, хотя прекрасно понимал, что такого быть не может. Сейнер — корабль маленький, тут все друг у друга на виду. Но Леха смотрел на Погожева так просительно, что тот не в силах был категорически возразить ему. «Какая ему корысть от этого? Деньги-то все равно одни и те же, передавали по радио об улове или нет, — недоумевал Погожев. — А может, у Лехи взыграло честолюбие, гордость за свою бригаду?»
— По радио оно официйно получается. И все враз чуют, — продолжал настаивать кок.
Вытянутое обветренное лицо Лехи слегка зарумянилось, рот раскрылся в широкой улыбке. Леха менялся на глазах. Его взгляд, обычно настороженно-бегающий, вдруг заискрился теплотой и доверчивостью.
«Неужели радость победы может так менять человека?» — удивился Погожев и задумался. В словах Лехи явно было что-то заслуживающее внимания. Когда Погожев работал в порту диспетчером, трудовые успехи докеров и команд пригородных теплоходиков они отмечали срочным выпуском «Молний» или вручением переходящего Красного вымпела. Здесь, в море, то и другое отпадало. Не побежишь же за сотню миль по морю, чтоб вручить вымпел. Да и кто тебя ждать будет с этим вымпелом, когда на путине каждый час дорог. Оставалось радио.
— М-да... — произнес Погожев, с улыбкой посматривая на Леху и всей пятерней ероша свои отросшие и до желтизны выгоревшие за время путины волосы. — А ну, зови Климова. Постой, лучше пошли к нему в рубку сами.
Леха оказался прав — сообщение по рации возымело совсем иной резонанс. Во время обеда только и было разговоров о заметах, рыбных местах и везучих кэпбригах. Вспоминали, что для бригады-победительницы решением правления колхоза выделена денежная премия.
— На премию, конэчно, метит Платон, — сказал Кацев, не отрываясь от миски с борщом.
— Як так «Платон»? Шо мы, хуже? — возразил Леха. Он с поварешкой в руках толкался меж рыбаков на юте, стараясь ничего не упустить из разговора о премии.
— Видно, хуже, Леха, — продолжал Кацев, не поднимая глаз от миски. — Платон и в прошлую скумбрийную путину был первым.
— Нехай в прошлую...
— Торбущенко, братцы, всем нам конца покажет! — кто-то из рыбаков перебил кока, с явной подначкой в голосе. — Думаете, зря он задумал тягаться с Малыгиным.
По юту пролетел смешок. Но тут же потонул в усердном стуке ложек о миски.
В двадцать часов Погожев передал на сейнера рыбколхоза сообщение о первенстве. И добавил:
— В двадцать ноль-ноль ежедневно будет называться передовая бригада. Эти сведения будут передаваться в правление и там вывешиваться на видном месте. Чтоб передовиков знали не только рыбаки, но и их семьи...
— Что это ты, Андрей, за почетную радиодоску выдумал? Людей-то как взбудоражил, — сказал Осеев за ужином.
— Э-э, чужие лавры мне не нужны. Это выдумка Лехи. Я только воплотил ее в жизнь, — сказал Погожев.
5
Но не долго торжествовали осеевцы. На следующий день их опередили «гусары». Потом вышла вперед бригада Платона Васильевича. И держала первенство два дня подряд.
И вдруг в передовые вырвалась бригада Торбущенко! Именно — вдруг. И с таким эффектом, что вся путина рот раскрыла от удивления.
Вначале на сейнере Осеева подумали, что это чья-то хохма. Тем более что узнали они об этом не от самого Торбущенко, а выловили рацией из чужого разговора: один кэпбриг другому говорил, что Торбущенко запросил на место замета приемку, так как взять весь улов на сейнер не может.
«Определенно, снова бугая схватил, вот и лыбятся хлопцы», — с грустью и с чувством досады подумал Погожев о Торбущенко.
Сам кэпбриг эту весть тоже взял под сомнение. Он прямо так и сказал:
— Насчет приемки чья-то не совсем удачная шутка.
Хотя большинство рыбаков было уверено, что это чья-то хохма, но все равно этой вестью были все взбудоражены, и по поводу замета Торбущенко на сейнере шли разные толки. Даже видавший виды Зотыч и тот пожимал плечами: где, мол, он в наше-то время напал на такой косячище?
— Тут мало напасть, надо толково обсыпать, — рассудительно говорил Фомич.
— Мимо такой рыбы нэ промахнешь, — возразил Кацев. — Надо быть стопроцентным урсусом, чтоб промахнуться.
— Как сказать. Бывало, и опытные рыбаки на такой рыбе бугая хватали.
— Надо быть стопроцентным урсусом, — твердил Кацев.
Замет Торбущенко особенно взволновал старых рыбаков, напомнил им про те годы, когда в Черном море водилось полным-полно любой рыбы, не было никаких запретов и ограничений ни на «краснюка», ни на кефаль, ни на камбалу. А скумбрия, пеламида и луфарь валили через Босфор такими плотными косяками: воткнешь шест — не упадет.
— Потому и полно было — ручником много не зацепишь. А если и зацепишь, то не поднимешь, — авторитетно заявил Витюня. — Техники-то никакой не было.
— «Техника, техника», не в технике дело, — вдруг рассердился Зотыч. — Хозяйничать с умом надо, а не быть нахлебниками у моря. Только я бы таких хозяйственников рублем бил. Да так, чтоб они об этом всю жизнь помнили...
— Во дает дед! — подмигнув Кацеву, воскликнул Витюня. — Будут выборы — выдвину твою, Зотыч, кандидатуру в судьи. Заметано? А?
Сейчас ближе к повестке дня замет Кости-партизана: действительно он столько взял или все это хохма?
