познакомившись с ним, обнаруживаешь, что он умен, начитан, рассудителен, то поневоле задаешь себе вопрос: «А что же побудило его пойти на это?»
Да, большинство осужденных совершило то, в чем их обвиняли. Но при этом не следует забывать, что они не виновны ни в чем, кроме того, что родились от таких-то родителей, в такое-то время, в таком-то обществе.
Если на то пошло, то вместе с сумасбродной девчонкой нужно сажать в колонию ее беспутную мать. Ее неизвестного или самодурственного отца. Сажать в колонию кризисы, в которых почти беспрерывно пребывает наше общество и которые лишают людей полноценной, здоровой жизни. Нужно сажать вместе с этой девчонкой тех, кто не прописал ее по месту прежнего жительства. Кто не принял на работу. Кто в колонии беспочвенно подозревает ее в порочных наклонностях, провоцирует на грубость, подводит к «раскрутке». И, наконец, сажать тех, кто на воле вопит о «беспределе гуманности», поощряя репрессивные методы перевоспитания.
О том, что «мы разводим слишком много гуманности», кричали еще во времена сахалинской каторги, когда порка кнутом была заменена поркой розгами. «В ужасе каторгу надо держать. В ужасе!» — говаривали царские тюремщики. Что с тех пор изменилось?
Ничего, кроме того, что преступников стало в десятки раз больше.
«Я тебе царь и Бог!» — орали когда-то смотрители тюрем. «Я здесь советская власть!» — орали в колониях современные давильщики.
«Арестант, — писал Достоевский, — сам знает, что он арестант, отверженец, и знает свое место перед начальником, но никакими клеймами, никакими кандалами не заставишь забыть его, что он человек. А так как он действительно человек, то, следовательно, и надо с ним обращаться по-человечески. Боже мой! Да ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ обращение может очеловечить даже такого, на котором давно уже потускнел образ божий».
Заключенному требуется сознание законности осуждения и справедливости обращения с ним. В противном случае он считает, что он ничем не хуже тех, кто взялся его наказывать и перевоспитывать. И это в самом деле так, потому что жесткие правила содержания превращают в преступников самих тюремщиков, потому что дают им массу возможностей попирать достоинство людей, не способных за себя постоять, извлекать удовольствие из наложения взысканий. Чем бесчеловечнее правила содержания, тем больше поведение заключенных и тюремщиков становится взаимно преступным.
Нам кажется, что одного лишения свободы преступнику мало. Одно только лишение свободы не заставит его ни страдать, ни испытывать угрызения совести, ни стремиться стать лучше. Такая точка зрения вполне понятна, потому что принадлежит нам, гражданам страны, не знающим толком, что такое настоящая личная свобода. Не уважая и не ценя свою свободу, мы, естественно, не можем понимать, что испытывает преступник, лишенный этой нашей свободы. Ведя жизнь, полную всевозможных унижений даже для честного, законопослушного гражданина, мы, естественно, не в состоянии понять, какому унижению подвергается достоинство осужденного.
1991 г.
ЦВЕТЫ НАСИЛИЯ
ЧУДОВИЩА
Кто знает… Если бы не смелость парня, видевшего, как Наумов и Пронский уводили мальчиков, и если бы не активность родителей, Женя и Роман до сих пор числились бы в списке без вести пропавших…
Первое, что бросилось в глаза тем, кто задержал Пронского, это его кулаки. Они были черными. Особенно костяшки пальцев. Представляю, как балдели над этими кулаками в камере следственного изолятора, где Пронский, не жалея красок, расписывал, как они с «Наумом» «поработали» в последний месяц своей свободной жизни.
«Работа» называлась «трясти крестов». Они подходили к своим сверстникам, у которых, по их мнению, были деньги. Это были в основном, приезжие, сельские ребята, из крестьян — «кресты». Не случайно «работа» велась на территории железнодорожного вокзала. Для того чтобы заманить свои жертвы в укромное место, применялось несколько способов, неимоверно примитивных, но поразительно безотказных. Либо они просили, чтобы им помогли «позвать одного парня», либо «позвать одну девушку».
Свидетель видел, как они шли, обняв Женю и Рому за плечи. Вели их в сторону железнодорожной станции на окраину Белгорода. Наверняка мальчики чувствовали, что ничего хорошего впереди их не ждет. И тем не менее шли! Такова страшная, почти гипнотическая власть старших подростков. Такова психология младших: не протестуй, не сопротивляйся, дорожи тем, что с тобой обращаются по-хорошему, иначе будет хуже.
Отец Романа Антонова не понимал, как могли проявить хоть малейшее насилие над его сыном. У мальчика было обостренное чувство собственного достоинства. Не понимал этого и отец Жени Лунина, потому что его сын тоже не был хилым.
Сидя на скамье подсудимых, — Наумов и Пронский выслушивали отцов с кривыми ухмылками, а потом с заметным смаком объяснили, чем они брали тех, кого решали «потрясти». Они обрушивали на свои жертвы три серии сильных, отработанных ударов. И, видя полную растерянность, выбивали из них остатки всякой воли к сопротивлению. «Встань прямо! — цедили они. — Подними подбородок!» И били в приподнятый подбородок. А потом спрашивали, кто из них бьет сильнее. Если недогадливая жертва указывала, предположим, на Наумова, Наумов кулаком доказывал обратное. Если кто-то догадывался сказать, что оба сильно бьют, — били за то, что жертва хитрит: «Не может быть такого, чтобы удары были одинаковыми».
Потом они требовали сказать, сколько в карманах денег. Предупреждали: «Соврешь, будем бить еще сильнее». Один из потерпевших утаил рубль. За это его подвергли издевательствам, названным в судебном протоколе «особо циничным действием»…
Женя и Роман отдали все, что у них было — 30 копеек. На большую добычу рассчитывать не приходилось. Наумов и Пронский знали это по опыту «тряски» в школе и СПТУ. Много ли карманных денег у 12-летних мальчиков? Поэтому технология «тряски» была ими заметно усовершенствована. Они пытались «вытрясти» не столько то, что было в наличии, сколько то, что жертва могла бы принести на следующий день.
Кроме «особо циничных действий» Наумов и Пронский совершали насильственные акты мужеложства. Расчет был точен. Разве кто-нибудь решится рассказать об этом родителям? Разве каждые родители, даже если они узнают об этом, заявят в милицию? И разве не захочет подросток заплатить за то, чтобы никто не узнал о его невольном позоре?
Роман Антонов сказал мучителям, что у него дома готовятся к свадьбе сестры. Родители сняли со сберкнижки большую сумму. Он знает, где лежат деньги. И если его и Женю отпустят, он принесет тысячу рублей.
К тому времени Наумов и Пронский уже совершили 6 грабежей личного имущества, 4 кражи личного и государственного имущества, 3 изнасилования, 2 разбойных нападения, 15 хулиганских действий, 3 насильственных акта мужеложства (перечисляю только те преступления, которые были раскрыты. — В. Е.). Несколько раз
