дыма кхары.
Вдруг старинная навесная входная дверь всхлипнула, хоть я только что открывал ее без скрипа, и, цокая когтями по выскобленным доскам, вошла Кьё.
Девочка виляла отяжелевшими боками, брюхо у нее отвисло, соски набухли. Нагуляла на Гране.
Я погладил собаку, и она с готовностью ткнулась мне мордой в колени.
Молчание обернулось и строго посмотрело на меня.
И я проснулся.
Под боком шевелилось что-то живое, влажное.
Открыл глаза и сразу же встретился с другими глазами, круглыми и коричневыми. Кьё!
Я пошарил рукой… Сбоку рубашка намокла, сбилась, а рядом…
Кьё взвизгнула.
Я вытащил руку вместе с влажным и мягким.
Это был щенок. Новорожденный, облизанный. Второй лежал у моего бедра. Ещё двоих я едва не придавил — они скатились в ямку от тела, стоило мне пошевелиться.
Четверо.
Собрал щенков в кучку. Выдохнул: не раздавил.
Кьё виляла хвостом. Кто-то привёз её ночью, и она на радостях ощенилась, подложив дорогой сердцу груз мне под бок.
Я кое-как выбрался из постели, и Кье тут же прыгнула на моё место, начала хозяйничать, отаптываясь на одеяле.
Убьет меня Айяна или нет?
Налил собаке воды, понимая, что после тяжелой работы ей хочется пить.
Кьё благодарно лакала из кружки, когда вошла Дарайя с завтраком. Я чуть-чуть струсил, но она лишь покачала головой.
— Сон странный видел, — пробормотал я.
— Сон — это хорошо.
Поставила поднос с кашей на стол, развернулась и вышла. Неожиданно вышла, явно изменив первоначальные планы.
Не успел я перебазировать собаку с кровати на коврик в углу, пожертвовав ей одеяло, как явился Колин.
Одет он был по-домашнему — в широкую рубаху из местного льна, босой, только армейские брюки и спецбраслет остались от прежней экипировки. И то — штанины он закатал, а браслет едва угадывался в широких рукавах.
Я понял, что он не улетал, а ночевал здесь.
— Доброе утро, — начал я осторожно. Ведь надо же было что-то сказать.
— Доброе, — кивнул Колин. — Пойдём, поговорим.
Я вышел за ним в сад. Меня уже почти не качало, только пот выступил по всему телу.
Осмотрелся: крупные кусучие бабочки, которых можно встретить утром на Кьясне, уже убрались восвояси — значит, часов девять или десять.
Глянул на спецбраслет — точно девять. Отвык я от него. Вывалился из времени на время болезни.
Умыться бы? Подошёл к рукомойнику, укрепленному на стволе белени, плеснул воду в лицо и коснулся мокрой кожи тонкой тканью вышитого полотенца.
— Значит, запомнил? — спросил Колин.
— Что? — не понял я. — Сон, что ли?
— Не сон, — он сел на деревянную, гладко вытертую чужой одеждой скамейку. — Не знаю, кто тебя поднял, но ты ввалился вчера весьма к месту. Или — не к месту.
— Я думал — приснилось, — улыбнулся, вспоминая. — Хотя бы потому, что Ньиго курил горькую. Я бы свернулся, если бы надышался.
Колин фыркнул.
— Сказки всё это. Гхарга — не наркотик, а нейротоник. Сильный. В этом плане его и используют. А слава у него дурная исключительно благодаря имперской пропаганде. Гхарга будит волевые центры. Человек становится более настойчивым в принятии решений, и более отстранённым в плане личной корысти. Не знал?
Пришлось качнуть головой. Я и не знал раньше, что так много не знаю.
— Так что… — Колин задумался, помедлил, — к худу или к добру, но Он тебя видел. Я полагаю, даже узнал.
— Кто? — вскинулся я. — В белом? Этот?
— Ну да. В белом, — задумчиво согласился Колин. — Ты садись, тебя качает.
— А кто это был? И… О чем вы говорили? Если не секрет? — Я прижался спиной к теплому стволу.
— Не секрет, — кивнул он. — Мы вообще не говорили. Часа два прошли в полной тишине. Ньиго курил, женщины раза два пытались поставить чайник. Потом ввалился ты и встал, вцепившись в косяк.
— Он сказал…
— Он НЕ сказал, — перебил Колин. — Он не открывал рта. Но более явной мыслеречи мне слышать не доводилось.
— Это был «белый человек»?
— Боги его знают, Агжей. Белый человек, зелёные человечки. Я не знаю. Предположить могу, что это какой-то куратор наших территорий из Уходящих. Они наблюдают за нами, как и земляне. Им тоже не всё равно.
— А почему он молчал?
— Видимо, он разговаривал с нами. Просто мы не слышали или забыли. Я думаю, он хотел сделать так, чтобы мы воспринимали происшедшее, словно сон. Но мы не забыли. Что-то пошло не так с этой иллюзией. Когда ты сел, он поднялся, шагнул к столу, погладил тебя по голове и сгинул. Мне показалось, он вышел в дверь и открыл её. Значит, он всё-таки был материален. А потом в комнату вбежала собака. Рос прилетел поздно вечером и привёз её.
— Из-за Кьё прилетел? — удивился я.
— Из-за Дары. Я велел прилететь Дерену, а этот увязался и собаку притащил. Я думал, Уходящий захочет увидеть Дерена, но он захотел видеть тебя. Вот такие пироги с котятами.
Я покачал головой:
— Не с котятами, со щенками. А как ты узнал, что Он прилетит на Кьясну?
— Предчувствие, — серьёзно сказал Колин. — Мы все эти месяцы с ними по одному краешку ходили. После того, как они спасли тебя над Плайтой, я понял, что и говорить они рано или поздно захотят.
— Ты знал, что Они… — я растерялся. Чего он вообще не знал?
— Я предполагал, Анджей. Не думай, что я тебя допрашивал в реанимации. Я не садист.
— Я и не… — он меня пристыдил, умел же. — Ну, и что она значит, эта встреча?
— Не много, наверное, — командующий покачал головой. — Но хотя бы то, что держат нас за людей, а не за население муравейника в лесу. Они дали понять, что видят наши усилия. Это совсем немало. И мы не так много наделали косяков.
— Ну, это кто как, — я зябко повёл плечами. — Я до сих пор слышу, как визжит силовая оболочка кокона этого хромоногого эрцога, как кричат женщины.
— Это хорошо, что слышишь, — кивнул Дьюп. — Такое не может даваться легко. Кто знает, отупей ты от крови, стали бы они на нас смотреть? Мы же — изгои. С Земли нас выгнали. А лучшие из родившихся в этом мире — ушли и хлопнули дверью. Мы тут как в резервации, в зоопарке. Я уверен, что нам не дадут вырваться в другую Галактику, мы там никому не нужны. Эволюция людей, как вида, застопорилась на нас.
— Может, всё-таки это не так… — я замялся.
— Не так категорично? — помог Дьюп. — Это мы довыясним сегодня. Я ожидаю Адама, он поможет мне в переговорах с Локьё. Уходящие и земляне — два разных лагеря. Надо, как сумеем, подключить оба.
— А я?
— Тащить тебя полуживого?
— А почему — нет? С головой у меня всё в порядке. А шрамы — это ерунда.
— Да, Ньиго удивился, что с головой у тебя, несмотря на пережитое…
— Так это ты его вызвал?
— Хотел устроить тебе консилиум психотехников. А вышел консилиум с твоим «белым человеком». Но подсознательно я был готов. И Ньиго тоже. Эйнитов же вообще непросто выбить из равновесия. Так что все остались целы… Ладно, — решился он, помявшись немного. — Собирайся. Не знаю, как с официальной частью переговоров, а до неофициальной я тебя допускаю. Если Локьё не возразит…
Локьё не возразил.
Но провожали меня со скандалом. Айяна, Дарайя и собака были категорически против. В конце концов Айяну уговорил Колин, Дарайю — Рос, а Кьё пришлось взять с собой вместе со щенками.
«Леденящий», флагман эскадры Содружества
Из отчёта импл-капитана Пайела
На «Леденящий» я прибыл с корзинкой щенков и собакой. Колин отправился на официальную часть на экзотианский «Фрей», а я отлеживался и наблюдал, как Кьё кормит своё круглоухое потомство.
Лес частенько торчал возле меня. В свободное время заходил Элиер. Даже Домато заглянул разок посмотреть на щенков и бывшего пациента.
Совещание затянулось на две недели. Психотехника ко мне почему-то не приставили, врачи только забирали анализы и меняли повязки. Я много читал, пожалуй, больше, чем за всю предыдущую жизнь.
Вернее, я и до этого читал, но по программе или по необходимости. В школе — что задавали, в Академии — иногда и то, что не задавали, но цензурного там попадалось мало. А здесь в моём распоряжении была библиотека иного мира. Не сказать, чтобы мы были закрыты для Содружества, наши культуры сообщались, но раньше мне просто не хватало серого вещества, чтобы читать экзотианских философов.
Шрамы стягивались и бледнели. Эрцог возвращался пару раз, но был устал и озабочен, мы перекинулись парой фраз, не больше.
Щенки перестали походить на пятнистые сосиски. Мы их потихоньку брали на руки, смешных и слепых. Это было такое лекарство — взять теплый, пахнущий молоком живой комок.
Лечились мы вместе с Лесом: держали в ладонях маленькие хвостатые жизни и молчали. Говорить не хотелось — слова казались фальшивыми и многократно использованными до нас.
Лес заговорил
