поняла Ольга в эти минуты, слушая слепого отца.
Осторожно ступая, чтобы не наколоть босые ноги о побеги молодых колючек, Ольга вышла на улицу, дошла до церкви, словно околдованная, остановилась перед нарядной березой, прислонившейся к белой ограде. Замученное зимней стужей, дерево еще недавно в бессилии прижимало к стволу жалкие почерневшие ветви, а сегодня они осыпаны изумрудными звездочками пахучих листьев, молодо колышутся под ветром и мягкими, вкрадчивыми прикосновениями ласкают белую атласную кору. Нарядная эта береза напомнила Ольге о ней самой. Час назад она проклинала свою судьбу, не видела просвета, помышляла о петле; а вот сейчас душа вспыхнула, и все вокруг для нее посветлело. Она знала теперь, где искать свою долю. Пусть не может она быть женой механика, она будет его товарищем.
Не колеблясь, Ольга пошла к сельсовету. Через раскрытое окно услыхала характерный, во всех интонациях знакомый голос Гришки, остановилась.
Гришка вкрадчиво и жарко говорил о том, что механика и всех его приспешников следует убить, создать собственную, куприевскую республику, которая никому не подчинялась бы и занимала бы в России такое место, как Швейцария в Европе. Браться за это нужно немедленно, ибо второй такой случай вряд ли еще раз подвернется. Гришка назвал фамилию Назара Федорца как самого подходящего на пост министра. В первое мгновение это показалось Ольге смешным, но она тут же вспомнила, с каким ледяным спокойствием Гришка отправил на тот свет своего отца, и ей стало страшно. Она шагнула назад. В это время ее увидели из окна. Делать нечего, надо было идти напролом и говорить то, ради чего она сюда пришла. Ольга поспешно, делая вид, что ничего не слыхала, вошла в помещение, приблизилась к Гришке, сидевшему за столом, решительно сказала:
— Запиши меня в красногвардейский отряд!
— Тю на тебя! Ты что, сдурела? — Гришка сощурил глаза, недобро засмеялся. — Иди зараз же домой и выкинь эту думку из своей дурной головы, пока я не всыпал тебе вожжей.
— Я с тобой жить больше не буду… Хватит уже, нажилась, — подступая ближе, прошептала Ольга. Дыхание у нее перехватило, только и достало силы на этот шепот.
Кулаки в комнате захохотали.
— Как это не будешь? — спросил пораженный Гришка.
— А так, что придется тебе теперь без батраков обходиться. Кто воды принесет? Невестка. А кто обед сварит? Невестка. А кто на жнива? Невестка. А кого бьют? Невестку. А за что? А за то, что она невестка. — Ольга вызывающе усмехнулась. На одно мгновение былой задор вернулся к ней. — Что же ты смотришь? Записывай…
Брова побелел весь, но стойко переломил себя, вынул из стола список, написал в самом низу столбца имя и фамилию Ольги. Хотел что-то сказать, но смолчал.
— Первая баба в отряде — и, как назло, своя собственная, — съязвил старик Федорец под дружный смех.
На дворе быстро смеркалось. Первая летучая мышь, проворная, как ласточка, слепо резала воздух. Ольга вышла из сельсовета, огородами напрямик пошла домой. У старого высохшего колодца, в который ссыпа́ли золу и мусор, ее нагнал запыхавшийся Гришка.
— Постой, побалакать с тобой надо.
— Нам с тобой говорить не об чем. Обо всем уже говорено-переговорено.
Ольга остановилась, глаза ее встретились с бешеными черными глазами Гришки, она попятилась, хотела крикнуть, позвать на помощь, но ее настиг удар кулака в горло, и она полетела в неогороженную, страшную яму колодца. Гришка перекрестился, торопливо, собачьей рысцой побежал в сельсовет.
Над железной крышей всходила полная луна.
V
С фронта мимо села проходили воинские составы. В товарных вагонах, наискосок перечеркнутых белыми крестами, возвращались казаки домой, на берега Кубани и Дона. Войска Центральной рады не задерживали их. Центральная рада заключила тайное соглашение с генералом Калединым, поднявшим на Дону мятеж против советской власти.
Четверо суток простоял отряд Бровы на станции, безуспешно пытаясь обезоружить хотя бы один эшелон. Напрасно до смерти напуганный начальник станции держал закрытым входной семафор, днем поднимал, красный флаг, а ночью красный фонарь. Машинисты, стоя под направленными на них дулами наганов, вели паровозы на всех парах, не обращая внимания на сигналы.
Казаки, наученные горьким опытом на предыдущих станциях, завидев вооруженных людей, нехотя строчили из пулеметов, выкашивая перед станцией молодую озимую пшеницу.
Брова во что бы то ни стало, ценой каких угодно усилий, не взвешивая своих сил и возможностей, стремился учредить Куприевскую республику. Он даже заказал околачивающемуся возле него Миколе Федорцу гимн республики. Хлопец написал несколько гимнов, но ни один из них не пришелся Гришке по душе. Ему хотелось, чтобы в гимне было названо его имя, но Микола не разгадал его тщеславного желания, а подсказывать было неудобно. Надо было вооружить единомышленников, поднять и повести за собой крестьян, уничтожить возможных противников — это Гришка понимал и ради этого держал отряд на станции.
Но оружие не так-то легко было достать. Бойцы его отряда, в большинстве своем не нюхавшие пороха, потягивали под тенистыми кустами глода мутную самогонку, которую по вечерам приносили бабы; истрепанными картами на щелчки играли в очко, подставляя под удары красные вспухшие лбы; фамильярно называли своего командира Гришкой и старались втянуть его в игру, чтобы украсить чело командира синяками.
Надо было на что-то решиться. Посоветовавшись с ближайшим своим другом Макаром Курочкой, посвященным во все его планы, Гришка решил созвать митинг и, пока нет механика Иванова, высказаться перед отрядом начистоту.
Солнце поднялось в полдуба, когда человек сто двадцать принаряженных крестьян, вооруженных дробовиками, топорами и косами, галдя и поругиваясь, неохотно собрались на небольшом перроне захудалой станции. Брова быстрыми шагами вышел из конторы начальника станции, подтянутый, ладный, в щегольском офицерском кителе; взобрался на передок рассохшейся, выкрашенной в красный цвет пожарной бочки, поднял руку, на которой висела узорная плетеная нагайка, выждал, пока утих шум, и начал:
— Нам необходимо оружие… — Он запнулся, стараясь подобрать доходчивые и убедительные слова. — Много оружия надо, чтобы в каждом селянском дворе была винтовка, а на десять дворов — пулемет. Это для того, чтобы начать наконец самостоятельную, ни от кого не зависимую жизнь. Наше село богатое, в нем только птичьего молока нет. Вот и будем жить самосильно, без царя, без Керенского и… — он опять запнулся, — без большевиков. На черта он нам сдался, варнак Иванов! Убить его беспременно надо! Достанем оружие и будем жить отдельной, ни от какого черта не зависимой республикой…
Губы Бровы вдруг побледнели, и на лбу мелкими каплями проступил пот: сквозь беспорядочно сбившуюся толпу к нему пробирался механик Иванов, приехавший на тачанке. Лицо его было багрово и не
