И никого я не предавала. Там, где любовь, нет предательства. Вообще ничего нет, кроме самой любви. Вот и все.
Я вошла в подъезд, отряхнулась, словно промокший под дождем зверь, и нажала кнопку лифта. Я так соскучилась по Сашке. Какое счастье, что он еще не уехал, что я его застану, что мы сейчас выпьем кофе, а потом я провожу его – провожу, как обычно!
Когда я отперла дверь, квартира была уже залита солнцем. Стрижи, визжа, как пули, проносились мимо распахнутых окон. И сын вышел мне навстречу. Он улыбался – нежно и печально.
* * *
Если б я был рабом твоим последним,
Сидел бы я в подземелье
И видел раз в год или два года
Золотой узор твоих сандалий,
Когда ты случайно мимо темниц проходишь,
И стал бы
Счастливей всех живущих в Египте.
М. Кузмин
Едва рассвело. Июль, значит, сейчас четыре. Ну, может, пятый.
Лиза, Лиза. После всего вчерашнего осталась там, одна, в пустой квартире. Даже провожать меня не пошла – так устала. Так устали мы оба. Вчера, не дожидаясь ее эсэмэски, я был уже чуть ли не под дверью, когда она закрыла ее за своим отпрыском и он наконец уехал. Да, я стоял на лестничной клетке, двумя этажами выше. Стоял и ждал. Как бездомный щенок.
А сейчас вот проснулся – от любви. Каждая клеточка моего тела счастлива. Нет, не то слово – довольна, блаженно довольна. И каждую я чувствую. Но я – пока только я сам, не клеточки, – хочу еще. Своим воображением, своим целым – снова хочу ее, хочу еще. Еще и еще.
Что же это, Господи? В мои годы мужчины западают вот так на молоденьких девочек. И все, как правило, быстро кончается. Если это очень серьезно, часто – смертью престарелого любовника. Или импотенцией. Или – если он женится, бросив семью, – скукой неизбежного компромисса. Нет, с Лизой все по-другому. Чем, почему по-другому? Не знаю… Может быть, она ведьма – не стареющая, вечно юная, рыже-розовая ведьма? Мудрая и молодая, опытная и беззащитная, как дитя… Ее смех, ее улыбка, ее глаза, ее слезы…
Что же это? А если бы мы жили вместе? Ведь я бы превратился в щепку. Высох, как скелет. Нет, ведьма, все-таки ведьма. Суккуба. Да что это я? Лиза, моя Лиза… Какие там суккубы! Любовь это, дурень! Вот что это такое. Просто любовь. Бывает, голубчик, и такое. Вот оно с тобой и приключилось. Просил избавления от вожделений – получил. Сполна. Свобода от вожделений путем порабощения одним вожделением, всеобъемлющим. Любовью.
Нет, спать невозможно. Нужно сейчас к ней, немедля. Где телефон?
Под подушкой… Нет, неужели нет? Потерял? Забыл в сумке? Так, вспомнить, как возвращался. Нет, вспомнить не могу. Но знаю, как должно было быть. Как всегда, к восьми – ну, к половине девятого, словно после музея, к семейному ужину. Странно – в памяти провал полный. Да, ужин, кажется, был. Был бокал бордо, какая-то еда на тарелке, болтовня Лолы – они с Аликс готовятся к поездке в Париж – не к поездке даже, к переезду. Аликс – на время, пока Лола устроится и начнет учиться в Сорбонне, Лола – надолго. Навсегда, быть может. Девочка любит живопись, любит красоту и понимает в ней толк. Искусствовед из нее выйдет. Или жена для обеспеченного француза. Последнее гораздо вероятнее. А может, и то и другое… Нет, где же мобильник? Тихо, тихо… Подняться так, чтобы не разбудить Аликс, поискать в сумке… И там нет. В коридоре нет. Нет и в кабинете, на подзарядке… Потерял? Еще раз проверить в постели?
Как странно спит сегодня Аликс – на боку, колени подтянуты к подбородку: поза зародыша… Обычно она лежит совершенно прямо, лицом вверх, словно высеченные из камня средневековые дамы на надгробьях – рука об руку со своими рыцарями в латах. Тевтонский характер… На самом деле причина проста – бережет лицо от морщин. Морщины появляются во сне – сколько уже раз слышал он эту фразу? Аликс произносит ее отходя ко сну, вместо заклинания.
Мобильника нет ни под подушкой, ни в постельном белье, ни на ковре у кровати. Нет, не закатился, не завалился…
Так, тише, только тише… Пусть рука будто сама проникает под изголовье жены… Да, вот он. Продолговатое гладкое прохладное тельце. Так уже было однажды, кажется… Не помню, откуда он взялся тогда у Лолы – ах, как она плакала в ванной! – а ведь прочла всего пару эсэмэсок от этой жуткой Алисы – соблазнительница послала их ночью, свои дурацкие рифмованные послания, так что стереть он не мог…
Нет, но почему сейчас он у Аликс под подушкой? Попал случайно, во время ласк? Нет, вчера настолько бурных ласк не было. Не могло быть… Просто не могло…
Ну вот, теперь тихо прикрыть за собой дверь спальни… В коридоре темновато, экран светится ярко. Сейчас напишу ей. Нет, прежде проверить, уничтожено ли вчерашнее…
Боже! На светлом квадрате экрана, в полутьме коридора, выплывали они одна за другой – и утренние, в которых он договаривался с ней о встрече в ее квартире после отъезда Сашки, и дневные, в которых он… ну, в общем, те, что были посланы, когда она ушла – такая гордая, такая горестная. Такая желанная… И все вечерние, самые последние, в которых он прощался с ней по дороге домой, и даже уже от двери парадного.
И все это оказалось под подушкой у Аликс. Аликс, именно в эту ночь почему-то клубком свернувшейся обок него, на своей половине супружеской постели…
Дверь бесшумно открывается. Это Лола. Лола, заплаканная, растрепанная – но вовсе не заспанная.
– Так, – говорит она, и в ее черных – в кого только? – очах сверкает цыганский огонь. – Она тебе ничего не скажет. Но все знает. И я знаю. Мы уезжаем.
– Ну, что ты знаешь, девочка? Что ты опять напридумала? Ты видишь, я сам читаю – и глазам не верю. Понятия не имею, откуда все это могло взяться в моем мобильнике. Я думал, это твое. Ты же берешь его иногда по ночам без спроса, когда у тебя деньги кончаются, разве нет?
– Ой, не начинай, хорошо? Все и так ясно. Это та самая тварь. А ведь ты обещал, обещал… Рассказывал, что услал ее куда-то и ее волки съели… Все врал, все!
– Тише! Ты разбудишь мать.
– Я тебе не верю. И она не поверит. Даже если очень захочет. А я – я тебя… презираю. Мы уезжаем. Будем жить в Париже вдвоем. А ты оставайся. Престарелый ловелас. Козел!
– А, вспомнил. Боже мой! Как я мог забыть! Вот дурак! Заставил вас так страдать. Бедные мои девочки! Как вам досталось! – Последние слова я произнес уже весело, но выражая при этом достаточную степень раскаяния.
– Забыть? Что ты еще мог забыть, кроме своего мобильника в холле? У зеркала?
Значит, она и прочитала. Все прочитала и матери дала. Не пожалела. Бедная Аликс. Вот отчего лежит она сейчас в позе нерожденного ребенка – бедная, преданная мне Аликс. Преданная мной Аликс. Инстинктивно вернувшаяся в небытие, нерожденность – но надолго ли ей это поможет? Пока не проснется! Только пока не проснется! Мысли о Лизе, желания покинули меня. Нет, нужно выкрутиться. Успокоить обеих. Заставить поверить, непременно заставить. Все остальное – потом. После.
