но это разница метода, а не разница цели»[1015]. Признавая значение обобщений в научном знании, исследователь, тем не менее, совершенно справедливо отмечал и то, что концепции «являются продуктом среды и эпохи, в которой живет историк»[1016]. К сожалению, в работах Бахрушина нет рассуждений о том, насколько полученное знание является истинным и независимым от влияния современности.
В понимании историка описательная и теоретическая стороны исследования тесно переплетаются. Описательные исследования должны служить источником для социологических обобщений, но при этом ученый указывал на то, что «социология не должна диктовать истории своих тем, не должна предписывать заниматься тем или иным вопросом потому, что иначе ей грозит опасность получить неполный материал и выводы, которые она сделает из него, будут односторонними»[1017]. Несколько разделяя (но не окончательно) историю и социологию, Бахрушин во многом отходил от традиций, заложенных В.О. Ключевским, который выделял специальное направление, «историческую социологию»[1018]. Тем не менее не соглашался он и с мнением, характерным для Петербургской школы, о четком разделении целей и задач этих наук[1019].
В заключение своей лекции об исторической науке Бахрушин высказал важную мысль о том, что «история не только наука, но и искусство»[1020]. Безусловно, такое понимание истории шло от В.О. Ключевского, лекции и работы которого славились не только смелостью и обоснованностью научной мысли, но и высокой художественностью.
Большинство исследователей творчества Бахрушина считают, что в 1920-е гг. он начинал активно осваивать марксизм. И действительно, на это указывают и многие коллеги историка. Сложно сказать, как это отразилось на творчестве историка в 1920-е гг., поскольку напрямую в методике исторического исследования это не проявлялось. В рассмотренной выше лекции об исторической науке влияния марксизма не прослеживается. Однако, в эти годы он с большим интересом относится к работам Н.А. Рожкова, который считался марксистом. В 1930 г., уже будучи в ссылке в Семипалатинске, он признавал большое влияние Рожкова на свое понимание российской истории. В частности, это проявилось в его «Краткой схеме русской истории до XVII в.»[1021].
В ней он описал свое понимание русского исторического процесса. Он писал, что появившиеся в VIII–IX вв. славяне занимались охотой, рыболовством и собирательством. С появлением Киевского государства эти формы хозяйствования остались доминирующими. Бахрушин отрицал большое значение торговли в развитии древнерусского общества, пересмотрев тем самым концепцию своего учителя В.О. Ключевского, писавшего о торговой Руси. В этом вопросе он принял точку зрения Рожкова, также отрицавшего торговлю как главный фактор развития древнерусской экономики[1022]. В дальнейшем, по мысли Бахрушина, с конца X в. в «экономической жизни Приднепровья намечается определенный сдвиг в сторону развития земледелия»[1023]. В этом он, вслед за Рожковым, видел естественный ход развития всех народов.
Развитие сельского хозяйства привело к формированию крупного вотчинного землевладения, которое становится основой процесса феодализации Древней Руси в XII – начале XIII в. «Расцвет русского феодализма, – писал историк, – относится ко второй половине XIII в., к XIV в. и к половине XV в.»[1024]. Спецификой феодализма историк считал натуральный характер хозяйства. При этом он не отрицал торгового обмена, который к концу XV – началу XVI в. разрушил хозяйственный строй феодальной эпохи[1025]. В XVI в. создается поместная система, ставшая основой «сословно-крепостнического государства». Эта эпоха внешне похожа на феодализм, но феодальные институты в нем подчинены государству, что наполняет их новым содержанием. Окончательно эта система, построенная на господстве дворянства и «государевых посадских людей», выкристаллизовалась после Смутного времени[1026]. Бахрушин признавал универсальность для мировой истории данной схемы. Заметим, что и здесь ученый идет за Рожковым, который также связывал переход к феодализму со сменой форм экономики[1027]. Таким образом, мы вправе отметить весьма значительное влияние Рожкова на историческую схему Бахрушина. В этом проявилась попытка последнего пересмотреть концепцию Ключевского, которая, по мнению историка, не смогла объяснить случившуюся революцию.
Кроме официальной работы, историки «старой школы», к которым теперь принадлежали и Готье, Веселовский, Яковлев и даже относительно молодой Бахрушин, активно участвовали в развернувшемся более или менее независимом научно-просветительском краеведческом движении[1028].
Особенно заметен в нем был Бахрушин. Он был одним из учредителей Общества изучения Московской губернии, заведовал его культурно-исторической секцией, избирался председателем ее президиума (20 октября 1926 г. – 10 февраля 1928 г.)[1029]. Центральной задачей краеведческого движения (краеведного, как говорилось тогда), с точки зрения историка, было изучение Московского уезда как историко-культурного и экономического феномена. Особый интерес представляет программная статья ученого об историко-краеведческой работе, которая прозвучала в качестве центрального доклада на III краеведческой конференции в Москве, проходившей 11–14 декабря 1927 г.[1030] Историк обоснованно указывал на тесную связь между современным изучением края и знанием его истории. «Важность исторического перехода к изучению края в его современном состоянии выступала всегда особенной очевидностью всякий раз, когда приступали к научному обследованию страны по районам»[1031]. Автор отмечал волну интереса к истории края в современную ему эпоху. Он связывал это с ростом местного самосознания, произошедшего в результате вовлечения масс в конкретно-исторический процесс в ходе революции. Но в то же время историк считал, что историческое краеведение отвечает не только задачам воспитания, но и отвечает потребностям развития исторической науки. Он писал: «Только предварительное изучение во всех деталях отдельных районов может дать для дальнейших обобщений прочное основание, без которого невозможно строго научные выводы»[1032]. В этой мысли можно увидеть преддверие крепнущего сейчас направления «исторической регионалистики», целью которого является изучение истории страны через анализ региональной истории. Сам историк на практике реализовывал свои идеи, изучая колонизацию Сибири, как особого региона России.
Развивая эту идею, Бахрушин выразил свое понимание методики исторического исследования: «Все больше крепнет сознание, что прошлая жизнь слишком сложна, слишком многогранна, чтобы ее можно было изучать с птичьего полета…»[1033]. Он призвал отказаться от выводов, построенных на «пестрых фактах, вырванных из общей связи». Например, в который раз признавая колонизацию важнейшим явлением русской истории и отдавая приоритет в ее осмыслении Ключевскому, он утверждал, что «понять ход колонизации мы сможем только тогда, когда документально изучим историю каждого населенного пункта, когда обследуем речные пути, соберем и занесем на карту историко-географические названия и разберемся в археологических остатках…»[1034]. Тем не менее автор не смешивал историческое краеведение и собственно историческую науку. «Краевед тем отличается от обычного типа историка, что он может и должен соединять архивные изыскания с обследованием местности изучаемых им исторических явлений, точнее говоря, исходит в своих архивных работах от географии местности, а не наоборот»[1035], – считал ученый. Краеведческие исследования имеют и практическую
