закрытии Проливов для флотов Великобритании и Франции в случае их конфликта с СССР. Это с одной стороны, а с другой – выполнить требование Турции защищать ее в случае германской агрессии Москва не могла, не отказываясь от курса пакта-39. Советско-турецкий договор стал и ненужным, и невозможным. Прогерманская позиция Кремля решительно развела СССР и Турцию по разные стороны международно-политических баррикад. Итальянский посол в Анкаре де Пеппо всего через неделю после провала переговоров абсолютно точно оценил состояние и перспективы советско-турецких отношений, отметив, что они «отныне характеризуются взаимным и прогрессирующим недоверием» [цит. по: 36, с. 626].
Срыв переговоров и готовность Кремля использовать силу ради достижения своих целей, которую он продемонстрировал осенью 1939 – летом 1940 гг. в Прибалтике, Финляндии, вновь в Прибалтике и, как будет показано дальше, Румынии, вызывали у Турции серьезную озабоченность. Анкара опасалась, что проблему Проливов СССР попытается решить такими же средствами. Поэтому она стремилась организовать коллективное противодействие балканских стран внешней агрессии.
В свою очередь в Кремле вызвало резкое недовольство предпочтение, оказанное Турцией Лондону и Парижу. Не могли понравиться ему и турецкие попытки организовать единый балканский фронт против вмешательства извне, хотя в интерпретации Сараджоглу он был направлен против Германии и Италии. Наконец, весной 1940 г. в Москве узнали об англо – французских планах бомбардировок Баку, что было невозможно без использования территории или, по крайней мере, воздушного пространства Турции (и/или Ирана). В докладе на сессии Верховного Совета СССР 29 марта Молотов пригрозил ответными мерами не только потенциальному агрессору, но и тем не названным им соседям, «кто окажется орудием этой агрессивной политики против СССР».
К лету 1940 г. недоброжелательное отношение Москвы к Анкаре приняло уже характер вражды, что проявилось в ходе советско-итальянских переговоров июня 1940 г. о размежевании государственных интересов двух стран в районах Причерноморья, Балкан и Средиземноморья. На них Молотов обвинил ее во всех возможных грехах, выразив резкое недовольство «появившейся у Турции тенденцией диктовать Советскому Союзу свои порядки в Черном море, претендуя на единоличное господство в проливах и угрожая по привычке Советскому Союзу в южных зонах и к северо-западу от Батуми» [14, c. 374].
В отместку Кремль обещал помочь Италии и Германии «прижать» Турцию в районе Средиземноморья [102, с. 41]. Таким средством «прижать» южного соседа стала начатая в июне 1940 г. массированная переброска войск в район границы с ним в Закавказье, а также на территорию Одесского военного округа, ближе к европейской части этой страны. Сегодня еще не известно, в какой мере эта передислокация войск была связана с планами операции по возвращению Бессарабии и необходимостью удержать Турцию от выступления в поддержку румын, а в какой – с ее наказанием «за Проливы». Это станет понятно после рассекречивания материалов о подготовке военных действий против Турции и Румынии, предусмотренных планом стратегического развертывания вооруженных сил СССР на 1940 г. Во всяком случае, среди аккредитованных в Москве дипломатов было распространено мнение, что после Прибалтики СССР двинется на Турцию и Иран [23, док. № 116].
В июле, чтобы создать для Анкары дополнительные политические затруднения, в Москве имитировали шок от опубликованных немцами трофейных документов, захваченных ими во Франции, касавшихся переговоров весной 1940 г. между британским, французским и турецким генеральными штабами относительно планов бомбардировок союзной авиацией бакинских нефтепромыслов с использованием турецких аэродромов.[127] Турция, напуганная возможной советской реакцией, прилагала максимум усилий, чтобы откреститься от участия в этих замыслах. Ш. Сараджоглу просил А. В. Терентьева передать Молотову, что «здесь он имеет друзей, на которых может опираться». Посол Г. А. Актай дважды – 9 и 11 июля, встречался с заместителем наркома С. А. Лозовским, чтобы доказать непричастность турецкого правительства к англо-французским планам [14, с. 420–421, 431–432].
Судя по имеющимся документам, так оно и было. Кроме того, довольно быстро обнаружился факт частичной фальсификации немцами содержания публикуемых документов с целью спровоцировать СССР на антитурецкие действия. Тем не менее, Москве представился удобный случай путем возгонки придуманного немцами конфликта создать напряженность в отношениях с Турцией и попытаться вырвать желаемые уступки в вопросе о Проливах. Недружественная интерпретация советской печатью обнародованных Берлином материалов позволяла полагать это вероятным [Правда, Известия. – 1940. – 5 июля].
Однако дальнейшего развития конфликт не получил, вероятно, вследствие нежелания Москвы, напуганной германскими успехами на Западном фронте, обострять отношения с лондонским покровителем Турции, бывшим главным фигурантом «дела о бомбардировках». В ходе состоявшейся 1 июля беседы Сталина с вновь назначенным британским послом С. Криппсом вождь в примирительном духе говорил об отношениях с Турцией, охарактеризовав их как неплохие в той мере, в которой стороны не планировали нападения друг на друга. Хотя и без особого энтузиазма, он даже дал согласие принять британское посредничество в деле улучшения советско-турецких отношений. Вместе с тем, была повторена кремлевская мантра о претензиях Турции на «единоличное хозяйничанье в Проливах» и на установление своих порядков на Черном море [14, с. 397]. Завершение инцидента должно было ознаменовать появившееся в советской печати 12 июля Сообщение ТАСС, в котором опровергались слухи о предъявлении СССР ультиматума Турции с требованием территориальных уступок.
Резкий рост осенью 1940 г. германо – итальянского военного и политического присутствия вблизи турецких границ, в особенности итальянское нападение на соседнюю Грецию, начавшееся 28 октября, побудили Анкару искать сближения с СССР в вопросах обеспечения безопасности в регионе.[128] Через два дня после начала греко-итальянской войны, 30 октября, посол А. Актай от имени своего правительства обратился к советскому правительству с вопросом о возможности, сроках и форме оказания им помощи Турции в случае опасности для нее или возникновения военного конфликта [90, с. 21–22]. 4 ноября посол получил ответ, составленный почти в издевательском тоне. Советское правительство выражало «некоторое недоумение» по поводу запроса посла и «напоминало», что у Турции нет договора о взаимопомощи с СССР, который обязывал бы их оказывать друг другу военную или иную помощь [90, с. 23].
Маловероятно, чтобы многоопытная политическая Анкара не отдавала себе в этом отчета. Остается предположить, что обращение за помощью по московскому адресу ограничивалось целью вызвать взаимные подозрения между Москвой, с одной стороны, Берлином и Римом – с другой, и выпутаться из опасной ситуации, играя на противоречиях между ними. Отчасти маневр удался, и Молотову пришлось объясняться с Шуленбургом по поводу данной оказии. Вообще же это был только эпизод в развернутой турецкой дипломатией кампании по запугиванию Кремля информацией о вынашиваемых за спиной СССР итало-германских планах завоевания Турции и Проливов. Турция стремилась избежать участи оказаться жертвой новых советско-германских договоренностей в духе пакта Молотова-Риббентропа, особенно вероятных ввиду переноса центра тяжести европейской политики на Балканы и
