Поезд шел быстро, но Альпы есть Альпы. В Шамони продрогшие путешественники сорок пять минут искали такси, пока один из водителей не согласился доставить их в горную деревушку по адресу, указанному Малькольмом Коуви.
— Но кто знает, примет ли он нас?
— Коуви сказал, что он нас ждет.
В такси было холодно, но снаружи — еще холоднее. Чем выше они поднимались в горы и чем разреженнее становился воздух, тем больше запотевали стекла машины. Ситон вытер со своей стороны изморозь лыжной перчаткой. Мейсон одолжил ему пару для путешествия. За окном среди деревьев мелькали снежные сугробы, поблескивавшие в свете фар. Ситон снова откинулся на сиденье. Ноги и спина побаливали после утренней пробежки, долгой и довольно изнурительной. Мейсон оказался выносливым не только с виду. Но непредвиденная тренировка, вопреки ожиданиям, придала Полу бодрости. Машина тем временем начала подъем по крутому склону, и Ситона прижало к спинке сиденья. Изморозь понемногу затягивала очищенный им кружок на стекле, и вскоре от него осталось лишь туманное пятно. Они теперь пересекали пояс лесов с плотной стеной хвойных деревьев. За ветровым стеклом в желтых лучах фар медленно падали, кружась, густые хлопья снега. В салоне вдруг затрещало радио. Цыганский музыкант Джанго Рейнхардт[71]из парижского квинтета «Хот клуб» виртуозно перебирал проворными пальцами гитарные струны.
— Дерьмо! — выругался шофер, тыча пальцем в светящиеся кнопки панели.
Пассажиры на заднем сиденье молча переглянулись.
У монастырских ворот Мейсон подергал шнурок звонка. Дежурный служка впустил их и оставил дожидаться в мощеном внутреннем дворике. Тем временем снегопад усилился, и мокрые хлопья плотным слоем оседали на плечах и непокрытых головах посетителей. Темные арки и высокие стены навеяли Ситону мысль о равнодушии камня, выстуженного за долгие зимы, похожие на нынешнюю. Древний монастырь произвел на него гнетущее впечатление. Здание нависало темной громадой. И только кое-где мерцали желтоватые огоньки. Это горели свечи в кельях и на галереях. Пола знобило, но лишь от холода и сырости. Никакой опасности он не чувствовал. Все было спокойно. Здесь у Пола не возникало чувства смутной тревоги, как в собственной квартире или в корпусе гуманитарного факультета университета в Суррее и даже на берегу океана, в доме Ричарда Мейсона. Монастырь был настоящим убежищем. Как же далеко надо было забраться, чтобы почувствовать себя в полной безопасности! Он снова поежился, увидев, что Мейсон с интересом его разглядывает.
Их провели в просторную комнату, стены которой были заставлены стеллажами с томами в кожаных и пергаментных переплетах. В камине за железной решеткой потрескивали сосновые поленья. В воздухе приятно пахло смолой, и у Ситона неожиданно от голода свело желудок. В поезде из Эшфорда они позавтракали, но с тех пор у них маковой росинки во рту не было. В комнату вошел служка в коричневой рясе, подпоясанной, по обычаю францисканцев, простой веревкой. В руках он держал поднос. Указав жестом на стулья по обеим сторонам деревянного стола, монах поставил перед ними миски, наполненные тушеным мясом в густой подливке, и тарелку с горкой нарезанного толстыми ломтями хлеба, и предложил:
— Угощайтесь. Прошу вас, господа, не стесняйтесь. — В его английском явно чувствовались гортанные звуки жителя гор. — Вы скоро встретитесь с монсеньором Ласкалем. Перед этим надо как следует наполнить желудок.
Довольный своей шуткой, он налил из кувшина воду в оловянные кубки и удалился.
— Рискую показаться неблагодарным, — заметил Мейсон, — но, если уж говорить о монахах, мне почему-то всегда больше импонировали трапписты.[72]
Ситон отхлебнул из кубка воды — такой холодной, что заныли зубы. Мейсон отломил кусочек хлеба, отправил его в рот и принялся жевать. Пол подумал, что ему следовало бы поддержать разговор, пошутить, попытаться разрядить обстановку. Но в голову как-то не шло ничего веселого. К тому же Мейсон, похоже, старательно избегал его взгляда. Ситона вдруг осенило: его спутник нервничал перед встречей со священником. И Пол оставил все попытки поддержать разговор. Они продолжили трапезу в полной тишине, нарушаемой иногда потрескиванием дров в камине. Когда же их миски опустели и они отложили ложки, дверная ручка повернулась и в комнату вошел Ласкаль.
Оба встали, и священник поприветствовал каждого коротким кивком. Отец Ласкаль был в сутане до пят, с непокрытой головой. Очень высокий, худой, с коротко стриженными седыми волосами. Ситон заметил, что его башмаки сильно поношены, но начищены до блеска. Пола вдруг захлестнула волна жалости к старому священнику. Его поразил контраст телесной немощи и силы духа этого человека.
Ситон задался вопросом, могут ли они втроем рассчитывать на победу. Их связала судьба, а возможно, даже предначертание. Было нечто готическое, очень странное, но в то же время смутно знакомое в их встрече на фоне полыхающего огня в камине и стен, заставленных учеными книгами, в уединенной католической обители. Ситону все это чем-то напомнило романы Райдера Хаггарда, Конан Дойля и Брэма Стокера. Трое сильных, хорошо воспитанных мужчин, вооружившись отвагой, знаниями и непоколебимой нравственной силой, собираются вместе, чтобы пойти в наступление на силы зла. Сюжет, хорошо знакомый Полу еще с детства, когда он читал подобные книги с фонариком под одеялом. За исключением одного: он уже побывал в доме Фишера. А потому действительность была до ужаса мрачной и безнадежной. Она не имела ничего общего с наивными детскими фантазиями. Невозможно сохранять непоколебимость в том неуловимом хаосе, что царит в заброшенном особняке посреди Брайтстоунского леса. Там ты беспомощен. Там ты обречен.
Он еще раз посмотрел на священника. Тонкая пергаментная кожа обтягивала лицо. В свете пламени было видно, как пульсирует жилка у него на виске.
«Он живет только верой», — подумал Ситон. У священника уже не осталось ни сил, ни здоровья. Он одной ногой стоял в могиле.
Изможденный старик недоверчиво посмотрел на Мейсона, на его ладное, ловкое тело, словно перед ним был ангел накануне грехопадения. Мейсон и вправду был очень сильным, но это была грубая сила. Перед отъездом Ситон поинтересовался у Мейсона, каким образом он собирается держать сестру на успокоительных, пока их не будет.
«Морфий, — ответил Мейсон. — Я достаю его в Хернбей. Приручил там одного врача». — «Как же ты приручаешь врачей?» — не смог скрыть своего изумления Ситон. — «Услугой за услугу. У него были проблемы. Банда отморозков вымогала у него рецепты на метадон. Он сообщил в полицию, но стало еще хуже. Они избили его двенадцатилетнего сына, и тогда в отчаянии он обратился ко мне». — «И сколько коленных чашечек ты прострелил?» — рассмеялся Ситон. — «Всего одну», — ответил Мейсон. И Пол не знал, шутит он или говорит серьезно.
