Когда я, наконец, очнулся, на небе занималась уже заря; вдруг мне показалось, что перед глазами моими возникает какая-то странная галлюцинация.
Я чувствовал, что погружен по горло в ледяную ванну, что смертельный холод пронизывает меня насквозь. Сидя на корточках и опустив голову на руки, без мыслей и дум, я не сводил глаз с небольшой черной точки, заметно приближавшейся к нам. Мало-помалу эта черная точка начинала приобретать очертания, становилась громадным черным чудовищем с одним большим огненно-красным глазом, устремленным прямо на меня, и приближалась с каждой минутой. Я видел, как это чудовище рассекало воду громадными черными плавниками, с равномерным шумом, и слышал, как оно тяжело и громко пыхтело.
Клерсина, очевидно, тоже видела его и слышала то же, что и я, так как она вдруг громко вскрикнула, приподнялась на минуту и снова кинулась на колени, протянув вперед руки к этому привидению.
– Господи Боже, возьми меня, если такова твоя воля! – воскликнула она, возведя глаза к небу. – Я готова!.. Но пощади этих детей, они сироты и ни в чем неповинны!.. Сжалься над ними, Господи!.. Сжалься над ними!..
– Эх, черт возьми! – воскликнул Белюш, протирая себе глаза. – Да ведь это судно, пароход, который идет прямо на нас!.. Вставай все!.. Мы спасены! Ура!..
Действительно, это был пароход, шедший на нас. В ту пору паровые суда были еще очень редки, и я видел всего два или три. Но теперь, когда я очнулся и вернулся к сознанию действительности, я сейчас же понял, что это пароход. Я увидел черный столб дыма, выходивший из его трубы, и стройный сноп искр, взлетавших вместе с дымом кверху, видел колеса, и вслед за тем услышал пронзительный свисток.
Это был не только пароход, но пароход этот видел нас и останавливался ради нас. Из сероватого дыма, стлавшегося над морем, слышался человеческий голос, обращавшийся к нам:
– Кто вы такие? Принадлежите ли вы судну, сгоревшему в эту ночь?
Не помня себя от радости, счастливый и ликующий, я приложил обе руки ко рту и отвечал:
– Да! Мы потерпели крушение! Мы пассажиры трехмачтового судна «Эврика», погибшего в эту ночь.
– Мы уже три часа как вас разыскиваем! – продолжал голос из тумана. – Сколько вас?
– Шестеро на плоту!.. Вышлите шлюпку… У нас нет даже весла!..
– Хорошо… Сейчас будет шлюпка… Потерпите еще две минуты!
Не прошло и двух минут, как подошла лодка и забрала всех нас. Четверо дюжих гребцов мигом доставили нас к борту, и мы стали подниматься наверх с чувством особого, необъяснимого наслаждения… У мостика нас встречали капитан и чуть ли не весь экипаж. Все спешили оказать нам помощь. Судно, на которое мы были приняты, называлось «Жак Картье», буксирный пароход порта Сан-Мало, высланный специально для розыска нас, так как пожар «Эврики» был замечен и привел в волнение все побережье.
Судьбе было угодно, чтобы ветер гнал нас прямо к северо-востоку и заставил обогнуть Финистер и мыс Фрегель. Теперь мы находились не только в трех милях от берегов Франции, но у самого входа в залив Сан-Мало – главной цели наших стремлений и надежды. В восемь часов утра мы вошли в гавань, где семафоры уже возвестили о нашем приближении, и половина города ожидала нас у пристани. К полудню мы были в нашем возлюбленном Сант-Эногате. Отца моего уложили в кровать, которая теперь служит мне, и окружили заботами, благодаря чему он вскоре стал заметно поправляться и понемногу выздоравливать от своих ран… Грустно подумать, что командир Жан Корбиак не дожил одного дня до момента, когда бы мы могли приютить его под нашим кровом.
Эпилог
За время этого рассказа капитан Нарцисс Жордас не раз приостанавливался, чтобы промочить себе горло стаканчиком доброго домашнего сидра; что же касается меня, то я даже не дотрагивался до своего стакана, так быстро летело для меня время за слушанием рассказа об этих событиях. Между тем время было уже не раннее, потому что в тот самый момент, как капитан опять приостановился, дверь в гостиную тихо отворилась, и госпожа Жордас вошла в комнату.
– Как? Вы все еще не закончили беседовать! – сказала она, улыбаясь. – Какие, право, болтуны эти мужчины!.. Да знаете ли, что теперь более семи часов!.. Уж будет с вас, идите, суп простынет!
– Хорошо! Хорошо!.. – смеясь, ответил капитан, между тем как я извинялся перед любезной хозяйкой, что беседа наша так долго затянулась.
Когда она ушла, затворив за собой дверь, я тотчас же снова впал в тот самый грех, в котором всего за минуту каялся и извинялся перед доброй старушкой.
– Итак, – сказал я, обращаясь к капитану Нарциссу Жордасу, – вы очутились в тех же водах, которые покинули семь месяцев ранее, и притом чуть ли не самого Сант-Эногата… Вероятно, с тех пор вы уже не покидали этого прелестного уголка?.. И в самом деле, вы вполне заслужили свой отдых!.. Но скажите, что сталось со всеми теми людьми, которые играли такую живую роль в вашем рассказе? Мне бы очень хотелось знать, что стало с Розеттой, дочерью Жана Корбиака?
На это капитан разразился веселым, добродушным хохотом, прозвучавшим в его странной гостиной точно веселый детский смех.
– Розетта?.. Да вы прекрасно знаете ее! – воскликнул он. – Ведь вы только что видели ее сейчас и говорили с ней… Это – госпожа Нарцисс Жордас!
Я с недоумением посмотрел на него. Для меня Розетта оставалась все той же свеженькой шестнадцатилетней девушкой, такой прелестной, мужественной, отважной и самоотверженной, какою ее представлял в своем рассказе капитан Нарцисс Жордас, и мне трудно было признать ее в милой старушке, хозяйке этого дома, такой изящной и прелестной, но уже вовсе не похожей на ту шестнадцатилетнюю девушку, какую я представлял себе.
– Ну, да, – продолжал капитан, – это случилось само собой, если можно так выразиться. Вы понимаете, конечно, что по возвращении сюда нам пришлось сейчас же подумать о том, чем жить и как зарабатывать деньги, потому что вернулись мы, что называется, совершенно без гроша, в том только, что было у нас на плечах. Негодяи отняли у отца его кожаный пояс, в котором оставалось еще несколько десятков луидоров; у меня же не было ровно ничего, как и у всех остальных. Поэтому по прибытии в Сант-Эногат мы устроили в нашем маленьком домике, который представлял теперь собой все наше имущество, Клерсину и детей покойного командира Жана Корбиака, и как только отец мой достаточно оправился, поступили с ним на службу в купеческий флот. Как вам известно, всякий моряк может устроиться таким образом, чтобы часть его содержания поступала во время его отсутствия в плавании в распоряжение его семьи и вообще тех, кому он пожелает оставить доверенность. Пользуясь этим, мы с отцом, понятно, предоставили свое содержание в распоряжение Клерсины и ее питомцев. Каждые полтора или два года мы возвращались из наших дальних плаваний, чтобы отдохнуть недельку-другую подле них, и затем снова уходили в море. Во время одного из таких плаваний отец мой заболел злокачественной лихорадкой в тот самый день, когда мы уходили из Пуэрто-Рико, и, проболев недолго, умер в море. Там его и погребли, как он всегда желал, уверяя, что для доброго моряка позорно и обидно отдавать свое тело земле, а не родной стихии. Я состоял при нем в качестве старшего офицера и помощника на небольшом трехмачтовом судне водоизмещением в двести тонн, принадлежавшем братьям Аллез, крупным коммерсантам города Манта. Отец оставил мне свой кожаный пояс, опять туго набитый червонцами, свое родительское благословение, и наказал тотчас по возвращении в Сант-Эногат жениться на Розетте.
