Марина СтруковаПримерно в трех сотнях метров от сцены – человек на крыше выдвинул бленду оптического прицела винтовки и включил подсветку прицела. Темнело… быстро темнело – а у него был не такой верный глаз и твердая рука как раньше.
Триста семидесятый – пробежало в голове.
Когда его спрашивали, сколько людей он застрелил – он говорил, что не помнит. Но это была ложь, он прекрасно все помнил. Память была его наказанием.
Он прекрасно помнил, как тогда выстрелил по коляске, которую катила женщина. Это было потому, что парой дней назад вернулась разведка и сказала – мусульманские женщины используют детские коляски для того чтобы доставлять бойцам на позиции оружие, боеприпасы, продовольствие. Он выстрелил по коляске, и хотя в прицел он того не видел – он каким то шестым чувством понял, что не было в той коляске ни оружия ни боеприпасов. А был грудной ребенок, которого он застрелил. Он потом хотел застрелить одного из разведчиков – но пистолет отобрали товарищи.
Он помнил то, как стрелял в подростков – потому что они использовались мусульманами для разведки и доставки донесений. Любой подросток мог иметь пистолет, поставить мину. А были так же и такие, кто просто шарился в развалинах Олимпийской столицы 1984 года в надежде найти что-то, что можно толкнуть на базаре и купить на вырученные деньги хлеб для семьи. И еще хоть несколько дней продержаться.
В прицел было не видно.
Еще пять лет назад он бы с ужасом отверг возможность стрелять в женщин, детей, подростков. Но жизнь брала своё.
Он только чудом не пошел на ту расстрелянную сербскую свадьбу – отравился чем-то накануне и маялся животом. Иначе, скорее всего, лег бы, как и многие другие.
Потом он слушал рассказы беженцев и тех, кто уцелел в этнических чистках. Его поразил один факт – многие беженцы говорили, что именно мусульманские женщины и подростки проявляли наибольшую жестокость во время этнических чисток. У сербов женщины участия в войне не принимали.
Потом – он видел допрос одного мусульманина… он его знал до войны, имел с ним дело. Он спросил его – зачем ты пошел убивать? Разве до войны было плохо? А мусульманин ответил – да, плохо. У меня не было своей земли, а у тебя, серба – была. Мы отвоевываем свою землю для себя и не хотим ее ни с кем делить. Вы сербы – вот и убирайтесь в Сербию.
Так он постепенно понял одну вещь про эту войну. Есть война по приказу. Такая, к которой они все готовились в армии. Есть армия, есть генеральный штаб, есть Верховный главнокомандующий. Отдадут приказ и надо его выполнять – приказ. А есть война – народная. Там нет ни штаба, ни главнокомандующего, ни приказа. Там есть свои и чужие.
И потому он убивал и женщин и подростков и детей. Не стрелял только стариков – сами умрут. Все остальные были врагами. Женщина – если она не твоего народа – родит чужакам либо мальчиков, которые подрастут и станут воинами, либо девочек, которые станут женщинами и родят воинов. Дети – подрастут и станут либо воинами, либо рожать воинов. Подростки – мусульманские подростки воевали наряду с взрослыми моджахедами.
Так он по одному – застрелил больше трехсот человек. Потому что надо было, чтобы людей другого народа было меньше, чем людей его народа.
Потом – Милошевич подписал предательский Дейтонский мир, и война закончилась и он вступил в банду. И там он застрелил еще сколько то людей. Просто потому, что убийство приобрело для него обыденный характер. И теперь большинство убитых были уже людьми его народа.
Сербами.
Триста шестьдесят девятым был его старший брат. Он и сам не понял, как получилось, так что он его застрелил. Просто потемнело в глазах, а когда он пришел в себя – то увидел, что брат лежит на полу в крови. А у него пистолет.
Брат сказал ему ужасные вещи. Когда умерла Аня – он смирился с этим. Потому что понял – это наказание. Бог отнял у него дочь за то, что он сделал. Он принял это наказание. Он спокойно ждал, что Василий, который нанял русского для расследования – узнает имя убийцы. Тогда он исполнит свой долг и уйдет к Ане. Ему больше незачем жить.
