Так что в клане осталось всего несколько аиллуо, и те были сейчас в полной растерянности, узнав о гибели Великого Вождя и большинства воинов. Те сорвались в бой, как только к Великому Древу прибежал гонец с вестью, что на известной всем поляне появились круглоухие. Великий Вождь Ллуэиллэ недооценил численность противника, поскольку гонцом был мальчишка, только что получивший имя, у которого не хватило терпения дождаться, пока круглоухие расположатся на поляне, и посчитать их. Поэтому Великий Вождь совершил одну из последних в своей жизни ошибок: решил, что имеет дело с очередной партией охотников, которых альвы уже приловчились гонять, и не возглавил поход, несмотря на то, что ему доложили, что круглоухие зачем-то привели его дочь. Воины же, в отсутствие опытного военного вождя, накинулись на круглоухих скопом, без плана и подготовки.
И погибли.
Так или иначе, Уаиллару и Аолли удалось встать на след многокожих и двигаться по нему без препятствий. Они шли очень быстро, держа такой темп, который только могла вынести Аолли, и тратили минимум времени на отдых и сон. Поэтому довольно скоро они дошли до края леса, где когда-то многокожие раскопали узкую полосу земли и заложили её расколотыми камнями. Аиллуо клана довольно часто добывали там круглые уши и пленников для столба пыток, перехватывая редкие группы многокожих, двигавшихся по камням пешком или на своих испорченных животных. Но потом многокожие стали бояться, и нужно было долго караулить, так что часто воины уходили ни с чем, не дождавшись добычи.
Здесь, судя по следам, многокожие разделились. Большая часть ушла в сторону аиллоу, где Уаиллар с Аолли были в плену, меньшая — двинулась по каменной полосе в сторону сильной руки[38].
В меньшей части были те, кто был нужен. И уолле, им возвращённый. Прошло всего несколько дней, и запах ещё держался — такая-то вонь, ещё бы!
Из осторожности, да и просто чтобы не поранить ноги, Уаиллар решил двигаться вдоль полосы битого камня, а не по ней. Многокожие шли прямо по полосе, на своих испорченных животных. Они не гнали четвероногих, так что у воина не было сомнений, что даже щадящим Аолли ходом они скоро догонят свою цель.
Через пару дней это и случилось. Была ночь; многокожие устроились на небольшой поляне, разведя небольшой огонь, который ко времени, когда аиллуэ пришли к нему, впрочем, уже прогорел и потух. От него горько несло дымом и страшным запахом горелой плоти. Старший из многокожих, с которым Уаиллар договаривался об освобождении Аолли — воин про себя назвал его Старым вождём, — так вот, Старый сидел спиной к огню, держа своё оружие под рукой и время от времени внимательно оглядывая полянку. Ну, это он думал, что внимательно оглядывает — Уаиллар лежал на земле в десяти шагах от него и, в принципе, держал его жизнь в своих руках.
Потом к Старому подошёл проснувшийся уолле, и они завели неторопливый разговор, бурча и ухая на своём грубом языке. Уаиллар с изумлением сообразил, что, не разбирая речи, понимает, что уолле чувствует себя виноватым, а Старый им недоволен. Потом уолле что-то долго бормотал, и отношение Старого к нему вдруг изменилось. Они обменялись ещё несколькими фразами, причём Старый чему-то удивился, а потом уолле опять открыто показал слабость, но Старый, вместо того, чтобы наказать, коснулся его плеча рукой и буркнул что-то явно утешительное.
Потом постепенно проснулись остальные и начали собираться, делая множество лишних движений и совершая действия, не очень понятные Уаиллару. Он подумал, что лучше бы они омылись в ближайшем водоёме: довольно глубокая речка текла отсюда шагах в трёхстах. Но многокожие предпочли вонять потом, грязными ступнями, мёртвой кожей, животным и растительным жиром, обожжённым камнем и ещё чем-то, что Уаиллар не мог определить — но знал уже, что это имеет отношение к их громотрубам.
Отверженный аиллуо дождался, пока круглоухие собрались и тронулись в путь, и оттянулся назад, к Аолли, которая тем временем собрала для них обоих плоды на завтрак. Он быстро привёл себя в порядок в речке, вылизался насухо, а потом они поели и снова пошли по следу.
Уаиллар время от времени входил в состояние, при котором мог чувствовать Жизнь вокруг. И вдруг почувствовал чужих, по рисунку Жизни — многокожих. На самом краю восприятия, довольно далеко впереди. А ещё там чувствовались их копытные, много.
Воин очень тихо попросил Аолли следовать за «своими» многокожими, не привлекая их внимания и не опережая, что бы ни случилось: «Я дам тебе знак, когда можно будет подойти».
И двинулся вперед, туда, где находились чужие.
Эпилог
1
Гильдмайстер Ронде, всякий раз, как глядел на свою жену, думал, что ему повезло как никому из тех, кого он знал.
Люди его круга женились обычно на деньгах или титуле. Как выглядела и как относилась к мужу женщина, которую они брали в жёны — их, вообще говоря, не интересовало: были общепринятые правила приличия, были общепринятые умолчания — и пока жена выполняла эти правила и не нарушала умолчания, можно было считать детей своими законными. Что до эмоционального единения с женой — это никого не интересовало: для эмоций всегда можно найти подходящую женщину на стороне.
Нет, конечно, и среди аристократии, и среди людей его сословия были, причем во множестве те, кто, будучи сосватаны родителями или необходимостью, находили друг в друге поддержку и привычку, а кто и любовь. Но так, как повезло ему — везло мало кому.
Жена его была не просто красива и знатна, она видела в нём не просто друга и соратника — он был для неё желанным и привлекательным мужчиной, что и она показывала всегда, когда было уместно, и он это чувствовал всегда, когда встречался с нею взглядами.
Про постель и говорить нечего.
А уж дочки…
Гильдмайстер очень и очень понимал старую шутку про то, что если у мужчины рождается сын — то мужчина становится отцом. А если дочка — то папулечкой!
Обе дочери вили из него верёвки, в разумных, естественно, пределах.
И вот сейчас гильдмайстер с женой обсуждали, что им делать со старшей дочерью. Маисси, естественно, всё рассказала матери про свои чувства к чёрствому и вероломному каваллиеру, которому она готова была всё отдать, и который ею посмел пренебречь.
Родители, давно уже в мыслях выдавшие её замуж за Харрана из Кармонского Гронта — ещё поискать лучшую партию, в их-то захолустье: у юноши в аренде и управлении едва ли не весь Гронт, за вычетом разве самого Кармона и не слишком больших парселов[39] в окрестностях — были, мягко говоря, не рады тому, как повернулось дело. Мало, что дочка после бала довольно резко отказалась принимать Харрана, передав ему через служанку, чтобы он не появлялся к ней на глаза, она ещё, как выяснилось, повела себя со столичным каваллиером так, как не подобает девице из приличной семьи.
