Но надо за дела браться, раз уж всё равно не до сна. Так хоть от боли отвлечёшься.
Самое важное из дел — примес Йорре. После странной гибели старшего брата он стал единственным прямым наследником престола Империи. А Император неизлечимо, смертельно болен!
И тут юношу обманом вытащили из дворца и увезли в Заморскую Марку — через океан, на утлом курьерском суденышке! Что за безответственность! Люди из дома Аттоу. Второго по знатности и первого по богатству дома Империи, дома, который ещё так недавно развязал — и проиграл — усобицу, едва не погубившую государство. Дома, который, несмотря на проигрыш, сохранил все амбиции, и четверть века уже потихоньку протаскивал своих на важные посты.
Дома, который добился, что Император вынужден был отдать свою сестру примессу Масту в жёны главе рода — дуке Долору из Аттоу, человеку безгранично честолюбивому, хитрому и способному. На всё способному.
Похищение примеса давало дому Аттоу возможность, буде Император умрёт, навязать себя в регенты при четырнадцатилетнем Йорре. И править своей рукой, прикрываясь его именем. А там…
В Марку его затащили, конечно, потому, что здесь вице-королём — двоюродный брат дуки Долора. Человек спокойный, мудрый, прекрасный правитель. Но — близкий родич.
Империей правит Император. Он определяет политику, объявляет и прекращает войны, назначает и снимает высших. Но низкими, практическими делами уже много десятилетий рулит канцлер, Светлейший дука Санъер, человек происхождения низкого, но ума высочайшего. Человек, которого дом Аттоу ненавидит, потому что Светлейший финансы держит крепкою рукою, не позволяя высшей знати излишних с ними вольностей. И потому, что Светлейший покровительствует купечеству, промышленникам и тем из благородных, кто не гнушается на своих землях заниматься хозяйством и торговлей, увеличивая доходы государства. И — главное — потому, что власть высшей знати, а дома Аттоу в особенности, Светлейший успешно ограничивает, доводя до Императора всё, что тому нужно знать, и в том числе то, что дом Аттоу не хотел бы, чтобы дошло до Императора.
Светлейший на всех имперских землях сплёл густую сеть, через которую собирает сведения о самых мелких событиях — и воздействует на них до того, как они успевают превращаться в важные или начинают угрожать благополучию Империи.
Но не всегда всё идет у него гладко, как показал нынче случай с похищением примеса Йорре. Перехитрили его Аттоу.
В Марке они из местной столицы отправили шесть отрядов, и в каком из них был примес — узнать не удалось. Шесть одинаковых картег с занавешенными плотно окнами, шесть одинаковых групп всадников, шесть комесов из дома Аттоу — по одному во главе каждого отряда.
Мигло Аррасу пришлось тоже отправить шесть отрядов: четыре из своих людей, да два наёмных, из местных шустрых дворян, на которых было чем ему надавить. Своих в столице было у него немного, притом было зачем и до этого разогнать большинство по городам Марки. Аттоу воду мутить начали заблаговременно, и только потом стало ясно, почему в разных концах Марки в одночасье стали происходить случаи, требовавшие быстрого вмешательства службы Светлейшего.
Пришлось дать наёмным медальоны, настроенные на кровь императорского дома. Свои-то и так должны были справиться, они умели.
По счастью, недели три назад один из наёмных, каваллиер Дорант, прислал из Куамота птицу с запиской, в которой говорилось: «Иду по следу. След верный». Мигло с облегчением отозвал остальных; почти все его люди уже вернулись в Акебар и уже взялись за другие дела.
Чиновник с кряхтением уселся в кресло перед громадным письменным столом, заваленным бумагами так, что только в самой середине было расчищенное место для одного-единственного документа, с которым Мигло работал в данную минуту. Он брякнул колокольцем, вызывая слугу. Тот, не спрашивая, принес кувшин с дымящейся хайвой, тяжёлую глиняную кружку и стакан рома. Осторожно положил рядом свежую веточку каллуары. Посмотрел вопросительно в глаза, дождался отрицательного жеста и безмолвно удалился.
Кентан, старина — как он всё понимает! Тридцать лет вместе, подумал Мигло. Единственный человек, на которого я могу положиться безоговорочно. Остальных приходится держать либо деньгами, либо страхом — за себя, за родных, за благополучие. Есть ещё честолюбцы, с теми проще — знаешь, чего они хотят, и постепенно им это даёшь. Но никогда нельзя быть уверенным до конца: дать-то можешь не только ты…
Люди, люди… оргодил[42] ваш родитель…
Полчаса спустя и пальцы, и рукава халата, и манжеты ночной рубашки Мигло Арраса были уже привычно вымазаны чернилами. Сам он отвлёкся от зубной боли — хоть она и не отпустила совсем, а лишь притупилась от каллуары и рома.
И тут в кабинет, не стуча и не ожидая разрешения, смахнув со своего пути верного Кентана, влетел бледный как призрак Нисогар, таможенник из порта, которого Мигло лет десять ещё назад поставил на хлебное место, чтобы контролировать всё, что происходит в порту:
— Ваша милость, пришёл курьер из столицы — «Слава Подателя». С траурным вымпелом! — Выпалил он, даже не успев перевести дыхание.
— Письма были?
— Не ведаю, ваша милость! Его ещё в гавань вводят, я как траур увидел — сразу к вам!
— Правильно сделал. Беги в порт, дальше приглядывай! Да будь осторожен!
