В следующее мгновение на животе Гамбино начало растекаться красное пятно. Когда он опустил взгляд, раздался следующий хлопок, прозвучавший уже значительно ближе от дверей, и правая нога Гамбино подогнулась; он упал.
На пороге стояла Эллен Лэнг с моим «дэн-вессоном» в правой руке, согнутой в локте, как учил Пайк, левая рука поддерживала правую. Помада на ее лице уже не выглядела глупо. Более того, вид у Эллен был угрожающим и неотвратимым — такое же впечатление производили парни во Вьетнаме, когда делали себе боевую раскраску. Дюран увидел помаду и улыбнулся.
Когда пистолет в руке Эскимоса начал перемещаться, я метнулся в его сторону, схватил руку, держащую пистолет, и рванул на себя. Он выронил пистолет, но успел ударить меня по правому плечу. Вся правая сторона у меня онемела. Однако я остался на месте и заплел ему ноги, стараясь отодвинуть в сторону от упавшего пистолета. Его руки опустились мне на спину, он попытался оттолкнуть меня, и я его отпустил. Он упал на спину, но тут же перевернулся и встал на четвереньки. Я успел ударить его ногой по ребрам, а потом два раза кулаком: первый — по ребрам в то же самое место, а другой — за левое ухо. Удар по голове привел к тому, что я разбил сустав одного пальца. Когда бьешь по голове, такое случается. Эскимос крякнул и поднялся на ноги. Он не выглядел заметно пострадавшим. О себе я такого сказать не мог.
Эллен по-прежнему стояла на пороге. Дюран успел встать и что-то говорил ей, но я не смог разобрать слов.
— Только киски убивают тюленей и белых медведей, — сказал я.
Эскимос улыбнулся.
Я швырнул в него пепельницу. Она отскочила от его руки.
Он вновь улыбнулся.
Я бросил в него настольную лампу. Он отбил ее в сторону.
Существует множество хитрых способов одержать победу. Нужно только их придумать.
Эскимос приближался ко мне. Я имитировал уход в сторону, перенес вес тела на левую ногу и наотмашь врезал ему правой ногой по лицу. Его нос окутал кровавый туман. Он посмотрел на себя и вновь двинулся вперед. Я ушел вниз, присел и ударил по внешней стороне его колена. Нога подогнулась, и он упал на пол. Я приблизился и тыльной стороной ладони вмазал в его разбитый нос, а затем добавил коленом. Его голова откинулась назад, а в глазах появилось недоуменное выражение. Я пустил в ход левую руку и разбил еще один сустав. Брюс Ли дрался с тысячей парней, не повредив даже ногтя. Карма. Я видел, как Дюран направляется к Эллен, держа перед собой шпагу.
— Эллен, — сказал я.
Между тем Эскимос подобрался ко мне, обхватил меня двумя руками вокруг груди и сжал. Я почувствовал себя так, как описывают состояние при тяжелой закупорке сосудов: легкие перестают работать, потому что «слон» сидит у вас на груди и вы стопроцентно уверены, что сейчас умрете.
Эллен шагнула к Дюрану, и послышался новый хлопок — только теперь он прозвучал значительно громче, поскольку она вошла в комнату. Дюран сбился с шага, но продолжал двигаться вперед, держа шпагу перед собой.
Я обрушил серию ударов на голову Эскимоса, стараясь попасть по вискам и в глаза. Он плотно зажмурил глаза и сжал меня сильнее. Я почувствовал, как что-то ломается в нижней части спины. Короткое ребро. Ну и черт с ним — кому оно сейчас нужно?
Вновь выстрелил пистолет Эллен. Бэнг!
Мне хотелось крикнуть ей, чтобы она уносила отсюда ноги, но я понимал, что если расстанусь с тем воздухом, который еще оставался в моих легких, то новой порции уже не вдохну. Я перестал наносить удары и вдавил большие пальцы в глаза Эскимоса, однако он прижался лицом к моей груди. Периферийное зрение начало мне отказывать. Из другой солнечной системы я услышал глухой треск: чонк-чонк-чонк-чонк.
«Хеклер и кох».
Пайк. Тем ребятам не слишком повезло — они напали на Пайка. Можно гарантировать, что он испортил им настроение на весь день.
Я поднял руку вверх и ударил локтем по макушке Эскимоса. Острая боль пронзила мою руку — полетело еще одно ребро, из тех, что располагались выше короткого.
Пистолет Эллен вновь выстрелил. Бэнг! Дюран остановился и сделал шаг в сторону. Потом он упал.
Я вновь нанес удар локтем — и на сей раз Эскимос всхлипнул. Я врезал ему еще раз, и его хватка стала слабеть. Всякий раз, когда я поднимал руку, в локте вспыхивал жар — и я понимал, что кость сломана. Однако и это особого значения не имело. Вообще сейчас мало что имело значение. Жизненные приоритеты стремительно меняются, когда чувствуешь, что умираешь.
Теперь я видел лишь серые тени и ослепительно яркие вспышки. Я услышал еще один БЭНГ. Шестой по счету. Больше Эллен не сможет выстрелить. Я еще раз ударил Эскимоса — и он опустил руки. Я шарахнулся в сторону, втягивая в себя воздух, — в грудь как будто вонзились острые бритвы. Эскимос попытался встать, опираясь сначала на одну ногу, а потом на другую, посмотрел на меня мутными глазами, покачнулся и упал.
«Крутой сукин сын».
Доминго Дюран лежал на полу у ног Эллен. Она опустила пистолет. И плюнула на него. Она не шевелилась, не дрожала, не закрывала лицо. И не отступала.
Я подошел к ней, что заняло некоторое время. Далеко не все части моего тела работали так, как положено. Более того, я почему-то делал шаг в сторону, когда хотел двинуться вперед, к тому же мне ужасно хотелось блевать.
— Перри, — сказал я. — Перри.
Но тут послышался шум в коридоре, и я упал на ковер, пытаясь найти свой пистолет. Но у меня ничего не получалось, и я заплакал. Он обязательно должен быть где-то рядом. Я должен его найти, ведь игра еще не закончена. Она не может быть закончена до тех пор, пока мы не отыщем мальчика, вот только сюда идут бандиты, а я ничего не могу сделать, чтобы их остановить.
Мужчины в синих плащах с надписью «ФБР» или «ПОЛИЦИЯ» на спине ввалились в комнату с М-16 наперевес. Вместе с ними был О'Бэннон. Он увидел Эллен Лэнг, а потом меня и сказал:
— Ах ты, сукин сын.
Я помню, как улыбнулся. А потом отключился.
38
Это был один из тех редких случаев, когда я пожалел, что не курю. Я находился в палате Голливудской пресвитерианской больницы и наблюдал за медсестрами, точнее, за одной медсестрой, и ждал, пока застынет гипс на моем локте. При помощи металлической скобы они зафиксировали гипс так, чтобы он не касался тела. Мальчишка, который ждал, когда ему зашьют губу, спросил меня, как я умудрился такое сотворить со своим локтем, и я ответил, что сражался со шпионами. Я старался говорить погромче, чтобы меня слышала медсестра. Теперь мне не хватало только лондонского смога на плечах и сигареты, небрежно свисающей с губы, — тогда, вне всякого сомнения, она бы меня изнасиловала.
Сквозь вращающиеся двери вошел Пойтрас, а за ним О'Бэннон, игравший роль его тени. Пойтрас был большой и невозмутимый, он нес два пластиковых стаканчика с кофе. В его руках они больше походили на наперстки. О'Бэннон выглядел так, словно откусил большой кусок гамбургера и обнаружил в нем несвежее ухо. Все вокруг смотрели на Пойтраса. Даже врачи. Достойный экземпляр!
