И тут произошло то, что потом, сиживая у них дома за столом, я описывал уже не как четвертый знак, а как чудо.
В баре выключился свет. Словно здесь сейчас снимали клип на эту песню.
Turn off the light. Как по заказу.
Я нащупал зажигалку, чиркнул и увидел, как ошарашенно смотрят на меня амурчики.
Я был уже слегка пьян, раздавлен восторгом, поэтому повел себя непростительно.
Дунул на них, точно дракон-подросток – обдавая ароматом виски, и сказал высокомерно всего два слова:
– Учитесь, салаги.
Приворотное зелье
В одной руке у меня был большой пакет. И в другой у меня тоже был большой пакет. А под ногами был гололед, и ботинки отчаянно на нем скользили. Я уже падал в детстве затылком на лед и хорошо знал, как это больно. Но в пакетах были закуски, бутылки и даже салат. Сельдь под шубой в пластиковых контейнерах.
Дрогнуть было нельзя, и свернуть было нельзя.
Я шел точно канатоходец. Или Шерлок Холмс на болотах.
А Миша был в зимних ботинках, не то что я. Да еще и в пиджаке и модном галстуке. Я тоже был одет по поводу, но сезонную обувь надевать не захотел. Все пытался представить себя в галстуке и носках, но не мог. А сумку со сменкой я закончил носить с собой в пятом классе. Да и третьей руки у меня все равно не было.
Я опять поскользнулся и сплясал что-то среднее между чечеткой и брейком. До подъезда было рукой подать. Только место, куда можно было втиснуть машину, отсутствовало. Пришлось идти и проклинать дворников. Если бы мои проклятия имели силу, дворникам бы не поздоровилось.
Миша был в восторге. Кричал, что я дарю ему лучшие минуты в его жизни за последний месяц. И все пытался выразить надежду, что он сможет увидеть, как я упаду, а потом очнусь и заговорю с ним по-французски. Но просил не забывать русский.
– Ты же волнуешься, да? – сказал я и сразу выключил у него бойкость. – Думаешь о ней и боишься?
– Ты! – Он вернулся ко мне, хотя уже почти стоял у подъезда. – Нострадамус хренов.
– Нострадамус Хренов, – повторил я, стараясь, чтобы это вышло как можно задумчивее. – Звучит красиво. Я знал одного армянина, которого звали Багратион Фунтиков. Нострадамус Хренов – это ничуть не хуже.
Он захохотал. Мы вообще отлично умели смешить друг друга. Бывают люди, с которыми даже обычное слово оборачивается шуткой. А бывает, что наоборот.
– Ты же почти разведен, – сказал я. – Вдруг она прожила последние годы, страдая от понимания – какую ошибку сделала тогда?
Миша зажмурился. Как мне показалось – прогоняя воспоминания.
Наш выпускной. Она, королева красоты, и он, отчаянно влюбленный, как и почти все мальчишки в школе. Те, кто был в тот вечер на выпускном.
Кроме меня.
Наверное, были и другие стоики, но я их не знал. Ее дивные стройные ножки свели с ума практически всех. Все девчонки давно перешли на синюю скучную форму, а она как нарочно продолжала дразнить и без того кипящие умы коричневым платьем с белым фартуком – которое было сантиметров на пятнадцать выше коленок.
Это если она стояла или шла.
Когда же она садилась – на подоконник или за парту, можно было вызывать «неотложку».
Я смотрел на нее, на общее безумие и никак не мог понять, почему она мне безразлична.
Потом, через много лет, увидел ее в магазине, поздоровался, пошутил – и вдруг понял: у нее не было чувства юмора. Вообще.
Я вцепился в ручку входной двери и, когда ее нам открыли, почувствовал себя в подъезде не в пример увереннее.
В отличие от друга.
Стол тянулся через всю комнату – от коридора и до окна. Я увидел, сколько салатниц стоит на нем, и вдруг подумал: я же все это уже столько лет не ем. Все эти «мимозы», оливье, печень трески. И вдруг мне безумно захотелось взять и положить себе на тарелку огромную гору этого майонезного чуда. Зная, что это вредно, что завтра будет болеть живот от давно ставшей непривычной еды.
Я вздохнул и сел рядом с овощами. Огурцы, помидоры и красный перец.
Миша уселся по левую руку.
