Глава сорок седьмая
Люк паркуется прямо напротив таблички «Проход воспрещен», висящейна изгороди, которая не позволяет нам скатиться вниз по склону. Выключаетдвигатель и фары.
Внизу, под нами, мерцают огни города, и я с удовольствиемвдыхаю теплый вечерний воздух сквозь открытые окна минивэна.
— Ты завез меня сюда, чтобы убить? — с игривой улыбкойспрашиваю я своего парня.
— Не сегодня, — отвечает он, и его глаза загадочно сверкаютв лунном свете. — Сегодня у нас повторение пройденного.
— Чего пройденного? — откровенно заигрываю я.
— Нашего первого свидания, — отвечает Люк, глядя мне вглаза. — Тогда мы уснули, и ты забыла написать напоминалку. Я тебе рассказывалоб этом. Наверное, ты прочла об этом на следующее утро после...
У меня вспыхивают щеки.
— но ведь прочесть — это совсем не то же самое, чтопережить. Поэтому я решил все повторить.
Мой бедный желудок радостно трепещет от возбуждения исчастливого волнения. Кажется, это будет лучшее завершение очередного учебногогода!
После пиццы и кино Люк предлагает полюбоваться звездами, и яс готовностью соглашаюсь. Он поднимает стекла, поскольку ночной воздухстановится прохладным, мы заворачиваемся в предусмотрительно захваченное имодеяло и смотрим через люк на раскинувшуюся над нами вселенную.
— Мы должны поговорить об этом, — говорит Люк, не отрываяглаз от звезд.
— О чем? — спрашиваю я, хотя прекрасно знаю, что он имеет ввиду наш телефонный разговор, состоявшийся до поездки сюда.
— О том, что ты хочешь со мной расстаться.
Я еще теснее прижимаюсь к нему, хотя это уже практическиневозможно.
— Дело не в том, что я хочу расстаться. Я просто сказала,что, возможно, так будет лучше. Для тебя. Это может изменить будущее, и тогдатебя не убьют, — без особой уверенности говорю я.
— Разве мне может быть лучше без тебя? — спрашивает Люк,поворачивая ко мне лицо. Теперь в его глазах нет ни тени улыбки. — Ты ведь этопонимаешь?
— Да, — тихо говорю я, потому что это правда. Возможно, яэгоистка, раз так легко даю себя уговорить. Это правда, я совсем не хочу егоотпускать. Но может быть, дело не столько в эгоизме, сколько в том, что вглубине души я гораздо сильнее верю в свою способность изменять будущее, чемготова признать это разумом.
— Тогда давай больше никогда не будем об этом говорить, — стихим смешком предлагает Люк, беря меня за руку.
— Хорошо, — соглашаюсь я, нежно целуя его в щеку.
— Значит, ты помнишь эту ночь? — спрашивает он.
— Наверное, — честно отвечаю я, — просто я не стала еепортить. Мне хотелось, чтобы это был сюрприз.
— А это лето ты помнишь?
— Да, — тихо отвечаю я,
— Это не честно, — поддразнивает меня Люк.
— Мне очень жаль, — смеюсь я.
Люк поворачивается и нежно целует меня, а потом мы сновасмотрим на звезды. Я тесно прижимаюсь к парню, которого ни за что не хочупотерять, и всей душой надеюсь, что сумею его спасти.
Воспоминание о его смерти никуда не ушло, но теперь рядом сним поселилась надежда. Сейчас, лежа в объятиях Люка, я чувствую себя увереннойи способной на многое. Я спасу этого парня. Я узнаю этого мужчину.
Я крепко-крепко обнимаю Люка, и мы лежим так до тех пор,пока меня не начинает клонить в сон.
А потом Люк дергает меня за рукав.
— Пора ехать, — говорит он. — Я не допущу, чтобы ты сновауснула без напоминалки.
— Почему? — сонно улыбаюсь я. — На этот раз я узнаю тебянаутро.
Я смотрю на него так, что он краснеет до ушей. Смущеннопотупившись, Люк улыбается мне, и на его правой щеке появляется ямочка,которая, насколько я помню, останется у него навсегда.
Мне не хочется уезжать отсюда, но я знаю, что Люк прав. Мыне можем вечно прятаться на этом холме. У нас впереди целая жизнь, очень долгаяжизнь, если вам интересно мое мнение.
Эпилог
Задыхаясь от волнения, я медленно и тщательно набираютелефонный номер.
Это наш третий телефонный разговор. Третий в числе многих,насколько мне известно.
Я нажимаю последнюю цифру, и у меня подкашиваются ноги при звукепервого пронзительного гудка. Второй гудок — и я смотрю на дверь, чтобыубедиться, что она заперта. Третий — и я начинаю бояться, что он забыл.
Но нет, он подходит.
— Алло? — раздается в трубке низкий хриплый голос,вызывающий у меня одновременно счастье и грусть. Мы потихоньку восстанавливаемнаши отношения, в реальном времени и в моих опережающих воспоминаниях, но якаждый раз чувствую, как ему больно.
— Привет, пап. Как дела?
— Просто прекрасно, Тыковка. Что у тебя нового?
Он снова делает это: переводит разговор на меня. Он никогдане говорит о себе — по крайней мере, пока.
Но он научится.
Я поглаживаю пальцами блестящую брошку в виде жука, котораякогда-то принадлежала моей бабушке. В моих записках говорится, что эту брошкуприслали мне по почте вскоре после нашего первого телефонного разговора.Наверное, он хотел, чтобы у меня осталось что-то на память.
Мог бы просто привезти брошь с собой, когда заедетповидаться в конце лета. Он побудет со мной совсем недолго, но главное —все-таки приедет.
Он об этом еще не догадывается, но я-то знаю.
Мы с папой говорим около часа. Вернее, я говорю, а онслушает. Он постепенно знакомится со мной по телефону, а я потихоньку вспоминаювсе больше и больше о нашем с ним будущем.
Например, я знаю, что он до сих пор любит мою маму — я жепомню, какими глазами он смотрел на нее на моем выпускном вечере.
Меня восхищает его любовь. И его непреклонная одержимость: япомню комнату в его доме, которую увижу в будущем году, когда впервые попаду кнему в гости, — эта комната целиком посвящена поискам похитителей моего брата.
Я обожаю его, и это обожание основано на отношениях, которыемы с ним вместе, шаг за шагом, восстановим в будущем.
Это будущее и сейчас здесь, в моем, на счастье всем нам,искривленном сознании. Оно здесь, хотя отец еще ничего не сказал. Оно здесь,хотя он еще ничего не сделал. И поэтому я улыбаюсь и делюсь с ним главнымисобытиями последних нескольких недель.
С записями в руках, разумеется.
Когда мы заканчиваем разговор, я выхожу на веранду к маме.На улице сказочный летний вечер, сверкающий после вечернего ливня.
