Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
Пошлость возникает, когда человек принимает свой «завершенный гештальт» за окончательную истину, упрощая тем самым мир и самого себя.
Во время моей первой поездки в Киев в 1978 году я стремился к Михаилу Булгакову. Поэтому, наверное, мне запомнились навсегда Андреевский спуск с «Домом Турбиных» и Кирилловская церковь с гениальными фресками Врубеля. Никакого отношения к пошлости мои воспоминания о первой поездке в Киев не имеют – я запомнил красоту, в которой нуждался тогда. Пошлость начинается, если говорю, хотя бы самому себе: «Больше в Киеве смотреть нечего!» – зачеркивая при этом Киево-Печерскую лавру, Софийский и Владимирский соборы.
Пользуясь вашим примером, пошлость – это что-то вроде утверждения: «Ну и чё? Трава здесь растет такая же, как у нас, и деревья здесь такие же, и дороги, а больше в Мюнхене и нету ничего…»
Это очень свойственное именно для российского восприятия утверждение – форма болезненной психической защиты «родных гештальтов», которой так удивляются иностранцы. Разумеется, не приписываю вам подобных утверждений, просто пытаюсь показать, как они через окончательность (завершенность) формы превращаются в пошлость.
Восприятие зависит от того, насколько человек открыт своей же противоположной потребности – потребности в познании нового. Творчество рождается из напряжения, возникающего между двумя полюсами потребности: потребности в познании нового и потребности в завершении гештальта.
Мы много раз говорили о двойственности человеческой природы. Эта двойственность проявляется во всем: и в наших свойствах, и в наших потребностях.
Понятие «гештальт» (стремление к завершенности форм восприятия) очень точно описывает одну из сторон любой потребности (или свойства) психического мира – для себя я называю ее потребностью в ограничении. Но это не пошлость! Без способности ограничивать себя невозможно достижение цели. Лишь бы человек не счел само ограничение – целью.
У человека есть потребность в пище, но мы забываем, что у него есть и потребность в чувстве насыщения. Иначе… может возникнуть обжорство – пошлая ситуация из фильма Марко Феррери «Большая жратва» (1973). Без потребности в насыщении (завершении пищевого гештальта) невозможны ни вегетарианство, ни Великий Пост, ни… анорексия.
Анорексия – это попытка ограничить себя, забыв о самой потребности в пище, то есть пошлость, возникающая с другой стороны той же самой пищевой потребности. Обжорство считает «абсолютом» еду, анорексия – голод.
Однако обжорство и анорексию делает пошлостью не само отношение к пище, а принятие пищевого поведения как единственной цели («радости», если хотите) жизни. Это попытка упростить жизнь, ограничив ее биологическими целями вместо человеческих, ведь человек отличается от животных наличием свободного сознания. То есть цели его жизни должны лежать в области психики – они должны быть осмысленными.
Если все эти формы ограничения пищевого поведения не преследуют некоторой более высокой («широкой») цели – они превращаются в «идею фикс», в навязчивость или становятся фактором зависимости. Поэтому все эти термины, в сущности, – синонимы.
Был ли Шерлок Холмс «наркоманом»? Конечно, нет! Почему? Потому что смысл (цель) его жизни совсем другой. Он был великим сыщиком, а с помощью кокаина заполнял пустоты в своей интеллектуальной деятельности, чем давал повод для беспокойства врачу Ватсону (и врачу А. Конан Дойлу, разумеется). Но возникало новое дело, и оно оказывалось важнее и интереснее, чем кокаин, – дело оказывалось более сильным наркотиком.
Авторы, объявляющие Шерлока Холмса (и Конан Дойла заодно) «наркоманом» – пошляки! Они берут одно из свойств литературного образа и абсолютизируют его, напрочь забывая о других.
Сами по себе алкоголизм или наркомания – тоже формы пошлости, поскольку здесь абсолютизируется химическое вещество, а образ Шерлока Холмса, как чувствуем мы, можно анализировать по-разному, но слово «пошлость» не имеет к нему никакого отношения.
Вегетарианство, Великий Пост могут на поверку оказаться формами анорексии, то есть – пошлостью, если не преследуют духовных целей, ограничиваются сами собой как «идеальные» (абсолютные) формы поведения.
То же самое происходит в области привычной нам пошлости – сексуальных шуточек и анекдотов. Это пошлость, поскольку она сводит цели существования женщины (мужчины) исключительно к области сексуальных отношений.
Почему мы часто смеемся, слыша эти шуточки? Потому что знаем: свести человеческую жизнь к сексу невозможно. Шутка – своего рода пародия, карикатура на подобное ограничение.
Смотрите, как естественно возникает слово «пошлость» – оно с легкостью маркирует процессы, которые психологи целый век с трудом описывают теоретически.
Точки опоры в попытках восприятия новых явлений жизни нам абсолютно необходимы, но они становятся пошлостью, если самих попыток восприятия новых явлений мы не делаем. Точнее говоря, не хотим делать, пытаемся ограничить восприятие уже достигнутыми «точками», например формами жизни из недавнего прошлого, возводя их в некий абсолют.
Зачем я завел разговор об анорексии и обжорстве?
Вводя термин «гештальт», я пытаюсь объяснить одну из главных ловушек пошлости: человек не может «завершить гештальт», упростив до минимума (в данном примере – биологического) свое восприятие реальности. Нельзя съесть больше вкусной еды, чем войдет, – наступит рвота. Обжорство чаще всего – попытка успокоиться, испытать чувство удовлетворенности на фоне общей неудовлетворенности жизнью или страха перед ней. Если человек это осознает – он может понять, какой именно гештальт пытается завершить с помощью еды.
Если нет, то он будет есть и есть.
Анорексия у женщин чаще всего – способ достижения чувства собственной исключительности. Если девушка осознает цель исключительности – нравиться мужчинам или окружающим вообще, то она может завершить гештальт, создавая новую красивую форму своего тела. Если нет – дело может закончиться плохо.
Подход: «Ну и чё? Трава здесь растет такая же, как у нас, и деревья здесь такие же, и дороги» – может закончиться для нас плохо. Поскольку это один из способов передачи мысли: «Мы ничем не хуже других» или «У нас все есть». Видимо, эта мысль берет свое начало в идее «Москва – третий Рим, а четвертому не бывати», впервые сформулированной старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем. Ведь именно в Римской империи, по словам Юлия Цезаря, в его времена действительно «было все».
Мне думается, что завершить этот российский гештальт невозможно. Но я не «за» и не «против». Осознавая эту мысль и ее происхождение, человек может стремиться к созданию новых форм, которые приблизят Россию к этому идеалу.
Он может сажать деревья, писать книги, работать дружинником, помогать росткам новой творческой мысли или тяжело больным людям. Он может всматриваться в красоту Баварии и думать: «Что я могу сделать, чтобы у нас было не менее красиво, чем у них?»
Осознавая это, он может формулировать цели и ставить перед собой пусть небольшие, но завершаемые задачи. Понимая при этом, что завершить гештальт «Третьего Рима» он не сможет, и это дает силы: нужно успеть сделать как можно больше.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
