Глава 1
Детство, гимназические и студенческие годы
Эти отрывочные воспоминания не могут претендовать на полную биографию моего покойного брата, ни со стороны фактической, ни с точки зрения освещения его душевного склада, так как мы жили вместе лишь в детстве и учились в разных средних учебных заведениях, а затем на разных факультетах Московского университета. И так как я никогда не вел никаких записок и писал эти воспоминания лишь в 1941 году, когда мне было уже 75 лет и прошло более полстолетия со времени нашей молодости, то многое улетучилось из моей памяти и «не много лиц мне память сохранила» и тем менее дат. Кроме того, у меня под руками почти не было печатного материала. Поэтому в первой части моего очерка мне пришлось более описывать бытовую обстановку и общественную атмосферу, среди которых складывалась и протекала жизнь моего брата.
Мы с моим братом Павлом Дмитриевичем были близнецы. Родились мы в Царском Селе 9 мая 1866 года. По внешности мы были очень похожи друг на друга, нас и потом посторонние часто смешивали, а новорожденных нас невозможно было различить. После крещения, как гласит семейное предание, Петру была над коленкой повязана красная шерстинка, но шерстинка эта потом будто бы развязалась и незаметно упала на пол. Увидавшая это кормилица, испугавшись, не знала, с которого из младенцев она упала, и повязала ею первого попавшегося. Таким образом, мы, может быть, всю жизнь носили не принадлежавшие каждому из нас имена.
Когда нам было всего несколько месяцев, родители наши переехали в Москву, в купленный старинный большой двухэтажный особняк, около строившегося тогда храма Спасителя. Дом этот со своими толстыми стенами и сводами нижнего этажа, уцелевший от пожара двенадцатого года, был с многими надворными постройками, двумя большими дворами и огромным садом, выходящим на три улицы. Приблизительно в те же годы переехали из Петербурга в Москву и некоторые другие семьи, нам родственные или близкие. В конце шестидесятых и в семидесятых годах в известных придворно-гвардейских кругах высшего петербургского общества вообще наблюдалась некоторая тяга в Москву, как центр русскости и славянофильского течения. В начале семидесятых годов вызвала много шуму статья Ивана Сергеевича Аксакова под заглавием «В Москву», которая говорила о желательности возвращения столицы из Петербурга в Москву и являлась протестом против западничества и оторванности от народа петербургского периода русской истории. Можно вообразить, как перевернулся бы в гробу Аксаков, если бы мог узнать, что его призыв был осуществлен большевиками! Коренными москвичами были и идеологи только что проведенных великих реформ: братья Самарины, князь Черкасский, Кошелев, с которыми и с их семьями, а равно и с эпигоном славянофильства И.С. Аксаковым наша мать, урожденная графиня Орлова-Давыдова, поддерживала дружественные отношения. Будучи детьми, мы забегали иногда на так называемые «швейные вечера» моей матери. Один раз в неделю по вечерам у нее собиралось несколько десятков дам шить для отправляемых в Сибирь семейных арестантов, из находящейся около нашего дома пересылочной тюрьмы. Обыкновенно во время работы что-нибудь читалось вслух. Помню, как И.С. Аксаков однажды читал отрывки из только что написанной им поэмы «Бродяга»: «Приди ты, немощный, приди ты, радостный, звонят ко всенощной, к молитве благостной…» Читал он нараспев, немного в нос, кадансируя и подражая благовесту. В эту тюрьму, называемую Колымажным двором, вследствие того что там помещались когда-то колымаги, то есть экипажи паря Алексея Михайловича, наша мать имела постоянный доступ и оказывала отходящим в Сибирь и звенящим кандалами и с наполовину обритыми головами каторжанам материальную и духовную помощь. Вместе с ней работала очаровательная старушка монахиня мать Маргарита из Вознесенского монастыря, находившегося в Кремле, который был также от нас недалеко. На месте Колымажного двора выстроен был впоследствии музей императора Александра III. Мы все детство с матерью посещали кремлевские старинные церкви, особенно прелестную церковь Спаса на Бору, а на Страстной неделе кремлевские соборы с их уставными богослужениями и чудным синодальным хором. На Святой заутрене мы бывали в дворцовой церкви Рождества Богородицы возле старинной Грановитой палаты, откуда смотрели на кишащую народом сначала темную соборную площадь, а затем, когда в полночь раздавался гулкий удар в колокол на Иване Великом, на который сразу откликались звоны сорока сороков московских церквей и вся площадь заполнялась огоньками тысяч зажженных свечей, – на гирлянды крестных ходов вокруг соборов и многочисленных замоскворецких церквей. Наша мать воспитывалась в строго религиозной православной семье, но с некоторым протестантским уклоном, идущим от одной из наших прабабок – графини Келлер, создательницы благотворительных полумонашеских городских и деревенских женских общин. По переселении в Москву наша мать вошла целиком в московскую церковно-православную жизнь и посещала, часто вместе с нами, богослужения некоторых священников, например известного тогда своим красноречием о. Ключарева, впоследствии харьковского епископа Амвросия. Особенно близки мы были с умным и сердечным о. Иоанном Иванцовым-Платоновым, нашим духовником, профессором Московского университета и настоятелем церкви Александровского военного училища. Припоминается его чтение 12 Евангелий, когда он и сам и многие из стоящих рядом юнкеров, и из многочисленной публики плакали.
