Морской воздух был соленый, влажный и прохладный. Федор вдохнул его, наполняя грудь.
А потом он открыл рот, но его опередил Прыткий. Такого виртуозного матерка никому не по силам составить, восхитился Федор.
Ответом была тоже брань, несомненно, а следом — огненные сполохи. Они озарили день, померкло солнце. Чужая пушка стреляла ядрами, но ловкий рулевой отводил борт «Моей ласточки» от поражения.
— Мазилы! — орали матросы, своими криками себя же подбадривая.
Федор прицелился из мушкета, как целился бы в стаю волков. Ему представилось внезапно, что эти волки хотят схватить его сына!
В этих ярких вспышках огня Федор вдруг отчетливо увидел младенца, который свернулся в утробе матери и вот-вот готов явиться на свет.
— Мария! Пресвятая Дева Мария! — крикнул он, воздевая руки к небу. — Дай мне увидеть моего долгожданного въяве!
Словно в ответ на его призыв, на глазах Федора и его команды напавшее на них судно накренилось на борт, реи закачались, паруса сложились, как складывают грязное белье для большой стирки в корыто. Неумолимо судно шло ко дну. Мешки с добром скатывались с палубы в воду. — Соберем их, братцы! — призвал Федор матросов.
Мужики задубевшими на солнце, просоленными морской водой и ветрами руками лихо багрили мешки к борту и грузили на бригантину. До вечера шла работа. А светлой ночью стали смотреть, что в них.
— Какова добыча! — цокали языками матросы.
Федор не мог поверить своим глазам: сколько дорогих тканей привалило ему!
Но как же таможня, к которой они не так уж не скоро приблизятся? Он законопослушный купец и таким собирался остаться.
Федор сел у себя в каюте и составил бумагу, под которой подписались все матросы. Кто грамотный — именем, кто нет — отпечаток пальца поставил. Так, мол, и так, напали пираты. А этот груз, взятый у бандитов на море в схватке, — в казну отечества.
— Все одно наградят, — не отступал Алешка Прыткий. — Как капитана Никитина.
— Приплывем — увидим, — рассудительно сказал Федор.
Но очертания родного берега вдали еще не угадывались… Рано. О доме можно было только мечтать.
Федор не отказывал себе в такой радости. Он думал о Марии. Чем занимается? Наверняка сидит в глубоком кресле и плетет кружева. А Лиза играет на клавикордах.
Или нет — они сейчас пьют чай со смородиновым вареньем.
Он почувствовал, как рот наполнился слюной. За морским боем он совсем забыл про ужин.
— Эй, Алешка! Что нам Бог послал на ужин?
— Ох, Федор Степаныч! Чего он только не послал! А крендели-то, крендели какие! То-то они сами такие кренделя на море выписывали перед нашим носом, — хохотал Алешка Прыткий. — Есть на чем учиться.
— Так давай-ка и мы поучимся, — заявил Федор. — Мы что, рыжие, что ли?
Интересно, подумал он, а сынок родится рыжий, как мать, или такой же белесый, как он?
Ну ладно, ладно, скоро сам увидит. Уж скоро срок родить Марии.
25
— Мария, — сказала Лиза, и по ее голосу Мария поняла — пора.
Она принесла чистые полотенца, тазик, кувшины, полные кипяченой воды.
Книга доктора лежала раскрытая на нужной картинке уже несколько дней подряд.
А потом все было как в тумане. Для обеих.
Но туман быстро рассеялся, как и предполагала Лиза. С первым криком младенца в дом вбежала Севастьяна, впереди нее летела Гуань-цзы.
— Вот если бы не она, я бы пропустила! — говорила взволнованная Севастьяна. — Мальчик! — воскликнула она. Глаза ее блестели. — Подумать только! Какая радость Федору Степановичу.
Гуань села поодаль, и вдруг все замерли. Гуань поднесла лапу к мордочке и стала тереть ею, да так усердно, что едва не выдергивала волоски.
— Ну вот, гостей намывает, — тихо сказала Севастьяна.
— Да нет, — прошептала роженица. — Уже не гостей. Хозяина.
— Ну, как дела? — повернулась к ней Севастьяна.
— Я охнуть не успела, — призналась та.
— Что ж, плод созрел и выпал, — засмеялась Севастьяна. — Мои поздравления. Если понадоблюсь, призовите.
— Гуань распорядится, — засмеялась Мария. И оглянулась.
Кошки уже не было на том месте, где она сидела.
Она исполнила свое дело и удалилась.
Федор проснулся, когда на горизонте показался Архангельск. Он протер глаза, сердце забилось — Господи, уже рядом с домом.
Матросы стояли на палубе, как будто вовсе не спали. Он и сам думал, что не заснет, но усталость, а потом расслабленность при мысли, что близится конец пути, сморили его.
Все молчали.
Причалили умело. Таможенники работали быстро. Они прочитали бумагу, составленную в море на дополнительные товары, похвалили за сообразительность.
— Добром прибывает Россия. Кто на нашего брата руку подымет, без нее и останется, — сказал самый румяный из них.
Федор не ожидал, что так просто все обойдется, не знал он, что могло не обойтись. Если бы долетел голубь Анисима до цели…
Он всматривался в берег до рези в глазах. Ему казалось, что он видит Марию, видит, что она держит на руках…
Но понимал он сам, что Мария в таком случае должна быть выше вековой ели, чтобы показаться ему отсюда хотя бы черточкой.
Наконец он увидел ее.
Федор, который столько месяцев готовил себя к этому мигу, почувствовал, что силы его покидают. Колени задрожали, он опустился на землю.
Мария побежала к нему, крепко прижимая к себе спеленутое дитя, завернутое в кружевное полотно. Они с Лизой все-таки успели закончить, доплели задуманный флаг для бригантины. А когда закончили, то Лиза сказала:
— Помнишь, я говорила, что не надо думать насчет древка для флага?
— Да, помню. А что ты имела в виду?
— Его будет держать ваш с Федором сын.
Но пока ему такое было не под силу, поэтому Мария обернула его кружевным флагом, на котором ясно читались два слова: «Моя ласточка».
— Стой! Постой, Мария! — Федор увидел, что жена бежит к нему. Он вскочил на ноги, опасаясь, как бы она не упала и не уронила младенца. — Побереги сына!
Но Мария бежала и смеялась. Ее смех, походивший на звонкую капель с крыши, раззадорил и его.
Он раскинул руки и наконец обнял обоих. Он почувствовал особенный запах — запах нежный, чистый… какой-то робкий. Этот запах исходил от его дитя.
На берегу стояла его команда и смотрела на них.
А он обнимал и целовал, не стесняясь, жену и сына. Алешка Прыткий смахнул слезу.
