Произошло это в начале нового театрального сезона 1826/27 года, когда приехавший из далекой оренбургской деревни в Москву Аксаков посетил Большой Петровский театр. В тот день репетировали комедию Шаховского «Аристофан, или Представление комедии Всадники», в которой Щепкин играл Сизия. Артист знал Аксакова по его интересным и глубоким рецензиям, театральным обзорам, знал, что Аксаков поддерживает реалистическое направление в развитии отечественного театра, выступает за повышение роли театра в общественной жизни России. Сергей Тимофеевич, в свою очередь, был наслышан о выдающемся мастерстве актера, приехавшего в Москву из провинциального театра, искусство его вызывает огромный интерес у зрителей, о нем спорят и размышляют все видные театральные критики. Их взаимно влекло друг к другу, и знакомство обещало перерасти в дружбу. Так и произошло.
Роль Сизия, в которой Аксаков впервые увидел Щепкина, оказалась пустячной, всего несколько реплик. «Немного странно играть такую ничтожную роль такому славному актеру», — не преминул заметить руководству театра критик, но тут же добавил, что и в этой «ничтожной» роли актер сверкнул своим талантом, с таким смыслом умел произнести свой текст, что зрители «громким смехом и рукоплесканием выразили свое удовольствие».
Это была первая устная оценка Аксаковым игры актера. С тех пор он внимательно следил за развитием его таланта, не оставив без внимания ни одной его работы, поощрял его плодотворные творческие поиски, критиковал, когда, по его мнению, актер отступал от высоких образцов искусства, бескомпромиссно спорил с теми, кто неверно истолковывал те или иные роли из репертуара Щепкина. Он решительно не согласился со статьями в «Северной пчеле» об исполнении Щепкиным ролей Эзопа в комедии-водевиле «Притчи, или Эзоп у Ксанфа» и Транжирина в пьесе «Чванство Транжирина, или Следствие полубарских затей». «Северная пчела» ставила, например, «искусство чтения басен» (в «Притчах…») выше той душевной теплоты, которой актер согревал холодный и бесцветный характер главного героя, что явно противоречило самой природе формирования русской школы актерского искусства.
Сам критик после окончания Казанского университета и переезда в Петербург серьезно занимался актерским искусством. Его наставником в этом деле был известный русский актер Яков Емельянович Шушерин, заметно выделявшийся среди других актеров Александринки естественностью игры, простотой тона, неприятием «проклятой декламации», как он сам выражался. Вместе с ним Аксаков прорабатывал роль Эзопа, много размышлял над нею. Игра Щепкина значительно углубила характеристику драматургической роли, по-новому высветила фигуру героя, чего не заметили критики «Северной пчелы», упустив и еще один важный, по мнению Аксакова, момент — тему протеста человека против унижения, ущемления его достоинства. Именовав себя скромно «любителем русского театра», Сергей Тимофеевич в статье «Нечто об игре г-на Щепкина по поводу замечаний «Северной пчелы» писал также и о том, что «талант и искусство г. Щепкина, несмотря на славу, которою он пользуется, совсем не оценены», что видеть в нем лишь исполнителя ролей благородных отцов — значит лишать его возможности развивать свой богатейший художественный потенциал и что восхищаться в его исполнении лишь «смешными местами и сильным огнем» — значит вовсе не знать театрального искусства, не понимать его назначения и роли в общественной жизни. Разбирая творчество Щепкина, Аксаков обращал внимание на то, что в любой исполняемой роли он непременно является «творцом характеров» и что «цельность их всегда предпочитает пустому блеску».
Аксаков умел смотреть вперед и видеть те тенденции в актерском творчестве, которые постепенно завоевывают сцену, поднимая и возвышая роль театра. Он восхищался способностью Щепкина проживать каждую свою роль от начала до конца, продолжая жить переживаниями героя даже в минуты молчания. «Когда он молчит, — писал критик, — тогда-то с большим искусством играет свое лицо».
Все это было сказано в то время, когда невзыскательной публикой ценилось иное — с каким эффектом проведет актер ту или иную сцену, как произнесет монолог или какие-то отдельные фразы, пропоет куплет или удивит всех умопомрачительным «па». Способность Щепкина самосовершенствоваться ценилась Аксаковым особенно высоко. «Может быть, публика этого и не замечала, — читаем мы в воспоминаниях Сергея Тимофеевича, — но мы, страстные любители театра и внимательные наблюдатели, видели, что с каждым представлением даже старых пьес Щепкин становился лучше и лучше!» Он радовался, как от спектакля к спектаклю укрупнялись и становились масштабнее роли Фамусова, Городничего, Гарпагона в «Скупом» Мольера. «Скупого» Аксаков перевел с французского специально для Щепкина. Он не мог согласиться с расточительством, когда столь редкостное дарование актера, неизмеримо более широкое по своему диапазону, используется столь узкоутилитарно и однопланово, главным образом лишь в ролях обманутых мужей, благородных отцов, чудаковатых персонажей. Аксаков угадывал в Щепкине большой и нераскрытый доселе трагедийный талант и ролью Гарпагона давал ему стартовую площадку для такой возможности. И не ошибся. Исполнение Щепкиным этой роли критики назвали «верхом драматического в комизме». Михаил Семенович любил эту роль и не расставался с ней до последних дней, постоянно добавляя в нее все новые и новые краски. С годами она обрела сильное социальное звучание. Как свидетельствуют современники, Щепкин буквально «перерисовал всю картину» этой роли. Спектакль стал заметным художественным и общественным явлением в театральной жизни Москвы и в творческой биографии артиста.
Михаил Семенович и Сергей Тимофеевич все больше сближались и становились неразлучными. М. П. Погодин записывает в дневнике: «Обедал у Аксакова… Слушал с удовольствием актера Щепкина». За этим дружеским столом собирались многие «представители русской образованности и просвещения». Здесь бывали Пушкин и Мицкевич, Верстовский и Веневитинов, Гоголь и Тургенев, Некрасов и Белинский, Соловьев и Кольцов, Анненков и Афанасьев и многие, многие другие. С легкой руки Щепкина в этот дом вошел и Шевченко.
С покупкой Аксаковым в 1843 году имения в «премилой деревеньке», как любил он называть Абрамцево, место это стало настоящим родником, питающим культурную жизнь России. Сюда по Ярославской дороге немногим более пятидесяти верст от Москвы потянулись кареты и дрожки с именитыми путниками. Путь в Абрамцево лежал по живописным местам Подмосковья и заканчивался, как говорил Аксаков, «раем земным»: березовой рощей и липовыми аллеями, яркими цветниками и узкими тропами, уходящими к утопающей в тени деревьев и кустарников речушке Воре, и полузаросшим зеленым прудом, прилегающими к парку полями и обступавшим их зеленым полукругом лесом, изобилующим грибами и разной живностью. Потом, когда спустя годы, Абрамцево будет куплено Саввой Морозовым и превратится в настоящую мастерскую художников, все это природное великолепие перейдет на полотна Поленова, Серова, Васнецова, Нестерова и других.
Среди окружающей природы увенчанный красной крышей красовался главный (так его именовали) усадебный дом. Довольный своей покупкой, Аксаков сочинил четверостишие:
Вот наконец за все терпеньеСудьба вознаградила нас:Мы наконец нашли именьеПо вкусу нашему, как раз.
Место оказалось вдохновенным. Здесь Сергей Тимофеевич напишет свою «Семейную хронику», «Записки об уженьи», «Записки ружейного охотника», «Замечания и наблюдения охотника брать грибы…», «Детские годы Багрова внука». Здесь затевались беседы о литературе и искусстве. Здесь Щепкин рассказывал свои занимательные истории из жизни, читал литературные произведения, сцены из спектаклей. Здесь собирались первые слушатели «Мертвых душ» и с одобрением приняли поэму-роман.
