Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
За поддержку он платит раздражением. «Форда остается только убить, – жалуется Хемингуэй Эзре Паунду. – …Я люблю Форда. Дело не лично в нем, а в литературе. Ты видишь, Форд из всего устраивает чертов компромисс». Он полагает, что Форд не выполнил обещания давать дорогу молодым авторам и успокоился на старых и традиционных, «не считая Тцары и тому подобной французской дребедени. Вот такое черт знает что».
В заявляемую любовь Хемингуэя к Форду верится все труднее. Хемингуэя раздражает манерность Форда, его моржовые усы и военные воспоминания («я скоро стану отрицать, что был на войне, лишь бы не походить на Форда»). А еще он не доверяет Форду. «Он совершенный лжец и мошенник, им всегда движут самые утонченные синтетические замашки английского аристократа».
Хемингуэя подбирает крупная гранд-дама парижского литературного общества Гертруда Стайн. В обход Форда он уверяет ее, что «Трансатлантик ревью» напечатает ее пространный роман «Становление американцев», все его 925 страниц. По его словам, это «одна из величайших прочитанных мною книг» и «превосходная сенсация для журнала». Стайн разделяет его высокое мнение о книге и приходит в восторг[150].
На самом деле Хемингуэй говорит Форду, что «Становление американцев» – просто очень длинный рассказ, а не шеститомный роман, и Форд в итоге попадает в неловкую ситуацию, когда вынужден сказать Стайн, что не сможет опубликовать его полностью. Из-за этого Стайн ужасно злится на Форда. Может быть, все это часть плана Хемингуэя?
Вскоре он начинает подрывать авторитет Форда с методичным упорством. Когда Форд уезжает в Америку, чтобы подсобрать средств для своего нуждающегося журнала, Хемингуэй вносит изменения в июньский и августовский выпуски. Он печатает резкую критику в адрес любимых Фордом дадаистов, а также пишет анонимную передовицу, где громит трех его излюбленных авторов: Жана Кокто, Тристрана Тцары и Гилберта Селдса. Кроме того, он выкидывает собственный роман Форда, намеченный в печать с продолжением, и ставит вместо него отвратительные стихи, уже отвергнутые Фордом[151].
Форд необидчив и потому не выгоняет его. Хемингуэй считает такое великодушие признаком слабости. Когда 3 августа умирает Джозеф Конрад, старый друг и сотрудник Форда, он уговаривает Хемингуэя написать о нем для специального памятного выпуска. Хемингуэй пишет, что никогда не мог перечитывать Конрада, и даже еще грубее высказывается в отношении другого друга Форда: «если б я знал, что, размолов Т. С. Элиота в порошок и посыпав этим порошком могилу мистера Конрада, я воскресил бы мистера Конрада… то завтра же утром поехал бы в Лондон с мясорубкой». Форд извиняется перед Элиотом за оскорбительные слова; его извинения еще больше раздражают Хемингуэя.
– А, вот вы где. Разрешите сесть с вами[152]?
Так Хемингуэй начинает рассказ о том, как они выпивали с Фордом, написанный тридцать пять лет спустя, когда Форд уже мертв и ничего не может возразить. По описанию Хемингуэя, Форд похож на «пивную бочку» с «густыми крашеными усами». И вообще это «грузный, сопящий, неприятный человек»[153].
А еще от него пахнет: «Я всегда избегал смотреть на Форда и старался пореже дышать, находясь с ним в одной комнате, но сейчас мы сидели на воздухе… Я сделал глоток, чтобы узнать, не испортил ли приход Форда вкус коньяка, коньяк был по-прежнему хорош».
По словам Хемингуэя, пока они так выпивают вместе, Форд замечает проходящего мимо Хилэра Беллока и демонстративно не здоровается с ним. Хемингуэй седлает любимого конька: «Вечер был испорчен встречей с Фордом, и мне казалось, что Беллок мог бы исправить положение».
Форд убеждает его, что «джентльмен никогда не раскланивается с подлецом», и рассказывает, кто из их знакомых джентльмен, а кто нет: Эзра Паунд не джентльмен («он американец»), сам Форд – джентльмен («разумеется. Я был на службе его величества»), Генри Джеймс «почти» джентльмен, Троллоп – отнюдь («конечно, нет»), как и Марло, да и Донн («он был священник»). Таким образом Хемингуэй рисует портрет вздорного сноба.
Но правда ли, что их встреча проходит именно так, как рассказывает Хемингуэй? Друзья и того, и другого сомневаются. Бэзил Бантинг, работавший в журнале, полагает, что Хемингуэй намеренно старается «погубить репутацию покойного, который не оставил близкого друга, способного за него отомстить», это «ложь, хитро составленная так, чтобы казаться правдоподобной обычным людям, незнакомым ни с Фордом, ни с Хемингуэем, и отяготить память о нем качествами, которые неприятны всем и отвратительны многим». Верный биограф Форда Алан Джадд видит в этом акт мести старшему товарищу за то, что он превосходил Хемингуэя по «возрасту, статусу, опыту, знанию своего дела, восприимчивости и таланту».
Когда Форд только берет Хемингуэя к себе в журнал, он как будто предвидит, что протеже однажды его предаст. «Он приходит, садится у моих ног и хвалит меня, – признается он. – Это меня нервирует». Но почему Хемингуэй настолько враждебен к человеку, который отнесся к нему с таким великодушием? Может быть, все из-за того раза, когда Хемингуэй попросил Форда откровенно высказаться о его романах? Форд ответил, что, несмотря на все их несомненные достоинства, структурно они слабоваты и ему следует над этим поработать. Может быть, эта откровенность и есть его непростительная ошибка?
ФОРД МЭДОКС ФОРД то ли помогает, то ли не помогает ОСКАРУ УАЙЛЬДУ
Монмартр, Париж
Ноябрь 1899 года
В 1944 году двадцатипятилетний Джером Дэвид Сэлинджер встречается с пятидесятилетним Эрнестом Хемингуэем в Париже; в 1924-м двадцатипятилетний Хемингуэй встречается с пятидесятилетним Фордом Мэдоксом Фордом в Париже. Скачок еще на четверть века назад, и мы видим, как двадцатипятилетний Форд Мэдокс Форд встречается в Париже с сорокапятилетним Оскаром Уайльдом. И каждая встреча странным образом напоминает остальные.
Разоренный, почти без гроша в кармане, Уайльд пьет в одиночку в монмартрском кабаре. Сейчас он бесплатно живет в гостинице «Д’Альзас» как гость владельца, ведь из отеля «Марсолье» его выкинули за неуплату счетов. Он уже не находит причин продолжать жить. «Я потерял всякое стремление к жизни и творчеству, la joie de vivre[154]; это ужасно, – пишет он Фрэнку Харрису в одном из многих своих просительных писем. – У меня остались удовольствия и страсти, но радость жизни исчезла. Я гибну: морг зияет в ожидании меня». Он хочет написать что-нибудь чудесное, но сомневается, что достанет сил[155]. «Жестокость тюремного наказания начинается после освобождения», – замечает он.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
