Он имел в виду Тилли. Джейн ответила:
— Она один раз попробовала. И застряла. Огонь внизу трещит как бешеный. Дом может рухнуть в любую минуту.
Над головами девиц, на покатой крыше, яростно стучали кирки, впиваясь в кирпичную кладку, не так ритмично, как это бывает при нормальной работе, а беспорядочно, отчаянно, подгоняемые грозной опасностью. Теперь уже недолго оставалось ждать того момента, когда прозвучат свистки и голос в мегафон прикажет пожарным покинуть готовое обрушиться здание.
Николас отцепился от окна, чтобы выяснить, что происходит снаружи. Тилли подошла к окну, собираясь предпринять вторую попытку вылезти на крышу. Увидев ее лицо, он узнал в ней ту самую девушку, которая застряла в окне за миг до взрыва и которую его вызвали освободить. Он крикнул ей, чтобы она отошла назад — вдруг снова застрянет и тем самым сорвет, возможно, более успешную попытку ее спасти через световой люк. Но Тилли была исполнена решимости и отчаяния, она вскрикнула, чтобы подбодрить себя, и эта попытка увенчалась успехом. Николас выдернул ее наружу, сломав ей при этом одну из тазовых костей. Когда он опустил Тилли на крышу, она потеряла сознание.
Николас снова подтянулся к окну.
Девушки, притихшие и дрожащие, сгрудились вокруг Джоанны. Все глядели вверх, на световой люк. Что-то очень большое треснуло на одном из нижних этажей дома, и под потолком туалетной комнаты заклубился дым. Тут сквозь открытую дверь туалетной Николас увидел Селину, приближавшуюся к ней по задымленному коридору. Она осторожно несла в объятиях что-то длинное и как-то бессильно обмякшее — явно почти невесомое. Он подумал было, что это — тело. Деликатно покашливая от первых клубов дыма, которые настигли ее в коридоре, она протолкалась через стоящих в комнате девушек. Те смотрели на нее, дрожа от долгого страха и затянувшегося ожидания: у них не было сил любопытствовать, что такое она спасала, что несла. Селина взобралась на стульчак и проскользнула в окно, ловко и быстро втянув за собой предмет своей заботы. Николас протянул руки, чтобы ее подхватить. Когда она ступила на крышу, она спросила: «Здесь, снаружи, безопасно?» — одновременно осматривая спасенный ею предмет. Самообладание есть абсолютная уравновешенность. Этот предмет был — платье от Скиапарелли. Одежные плечики свисали из выреза, словно обезглавленная шея и плечи.
— Здесь безопасно? — спросила Селина.
— Нигде небезопасно, — ответил Николас.
Позже, раздумывая над этой молниеносной сценой, он не мог полностью довериться своей памяти, в частности, в том, что он тогда осенил себя крестом. В воспоминаниях ему казалось, что именно это он и сделал. Во всяком случае, Феликс Добелл, который к этому времени снова появился на крыше, с любопытством посмотрел на него, а впоследствии говорил, что Николас перекрестился, почувствовав суеверное облегчение от того, что Селина оказалась в безопасности.
Она бросилась к чердачному люку отеля. Феликс Добелл поднял на руки Тилли, которая пришла в себя, но не могла идти — боль была слишком сильной. Он отнес ее к чердачному люку, следуя за Селиной с ее платьем: она вывернула его наизнанку для лучшей сохранности.
Из окна-щели послышался какой-то новый звук, едва различимый из-за непрекращающегося шума падающей из брандспойтов воды, треска горящего дерева и обваливающейся штукатурки в нижних частях здания, а также из-за грохота спасательных работ на покатой крыше у светового люка. Этот новый звук возрастал и опадал прерывающимся монотоном между всплесками отчаянного, задыхающегося кашля. То был голос Джоанны, машинально читающей наизусть вечерний псалом, День 27-й, антифоны и респонсы[85].
Голос в мегафоне закричал: «Скажите девушкам, чтобы стояли подальше от светового люка! Мы можем открыть его в любой момент. Кладка может провалиться внутрь. Скажите тем девушкам — пусть встанут подальше от люка!»
Николас взобрался к окну. Они уже услышали указание и сгрудились у стульчака рядом с окном-щелью, не обращая внимания на мужскую физиономию, то и дело в нем появлявшуюся. Словно загипнотизированные, они окружили Джоанну, которая и сама была словно в трансе благодаря странным изречениям Дня 27-го по англиканскому чину, которые, как считалось, применимы к разнообразнейшим условиям человеческой жизни во всем мире, даже в данный конкретный момент, когда в Лондоне возвращавшиеся домой рабочие устало шагали через парк, с любопытством глядя на пожарные машины далеко за его оградой, а Руди Биттеш сидел в своей квартире в Сент-Джонз-Вуде, безуспешно пытаясь дозвониться до Джейн в Мэй-Теке, чтобы «приватно» с ней поговорить, когда только что родилось лейбористское правительство, а еще где-то на лице планеты люди спали, стояли в очередях за хлебом свободы, били в там-тамы, укрывались в бомбоубежищах от бомбардировщиков или катались на электрических автомобильчиках в увеселительных парках.
Николас крикнул девушкам:
— Держитесь подальше от светового люка! Подойдите поближе к окну!
Девушки обступили унитаз у окна. Джейн и Джоанна, как самые крупные, встали на стульчак, чтобы освободить побольше места для других. Николас заметил, что по лицам молодых женщин катятся капли пота. Кожа Джоанны, сейчас оказавшаяся так близко перед его глазами, неожиданно запестрела крупными веснушками, словно страх подействовал на ее лицо подобно солнцу. На самом же деле бледные веснушки, всегда присутствовавшие у нее на лице, но в нормальном состоянии практически незаметные под румянцем, выступили яркими золотистыми пятнышками, контрастируя с бледной кожей, обескровленной страхом. Антифоны и респонсы слетали с ее губ и языка, прорываясь сквозь грохот разрушения.
Великое сотворил Господь над нами: мы радовались. Возврати, Господи, пленников наших, как потоки на полдень. Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью. С плачем несший семена возвратится с радостью, неся снопы свои.[86]
Зачем, с какими намерениями решилась она погрузиться в эти тексты? Она помнила слова, и у нее была устойчивая привычка к декламации. Но зачем — в такой беде и будто бы для полного зала слушателей? На ней были темно-зеленый шерстяной жакет и серая юбка. Остальные девушки, машинально прислушиваясь к голосу Джоанны в силу долгой привычки это делать, вполне возможно, не так страшно нервничали и меньше дрожали благодаря этому, однако гораздо более внимательно вслушивались в значение звуков, доносившихся со стороны светового люка, чем в истинный смысл слов, предназначенных для Дня 27-го.
«Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.
Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он дает сон.
Вот наследие от Господа: дети…»[87]
