* * *
Выступал Петр Андреевич Ирклис в своей предпраздничной, приуроченной к 19 годовщине октябрьской революции речи.
– Во многих погрешностях, которые были сделаны партийным руководством, был главным образом повинен товарищ Гюллинг. Он об этом сам говорил неоднократно в своих выступлениях, что если вы бьете Ровио, то я больше всех виноват.
Когда речь нового секретаря окончилась, его поддержала публика единогласно, воспламеняя, хлопая, громко подавая звук ладонями, новые оказавшиеся в зале коммунисты изъявили желание познакомиться с новым секретарем КарЦИКа, не приемном, хотели встать для него ближе. Далее выступали, воспламеняя, другие ораторы:
– В практике работы Советских организаций, прежде всего КарЦИКа и Совнаркома, имели место организации и строительства обособленных по национальным признакам предприятий. Я напоминаю о совхозе-два, куда не принимались карелы и русские, о коммуне-саде в Олонецком районе, которая так же существовала более десяти лет, и в эту коммуну допуск карел, тем более русских, был совершенно воспрещен. Двадцать семь председателей сельсоветов оказались классово чужды, среди председателей райисполкомов тоже оказались не наши люди, то я больше всех виноват, и, конечно, правильно говорил, потому-то его авторитет здесь в значительной мере способствует тому, что благодаря такой неправильной линии и товарищ Ровио, и товарищ Гюллинг попали на удочку отдельных националистически настроенных людей, – говорил с трибуны уже совершенно другие слова Николай Архипов, в отличие от тех, которые им были сказаны четырьмя месяцами ранее.
Днем шестого ноября 1935 года все было готово к параду: пустая площадь, гордые портреты вождей стояли высоко в длину, собор сторожили как будто повернувшийся в одну длинную шеренгу на всю площадь, стоя спиной, отвернувшись от богом отлученной от нее церкви. За девятью портретами сзади на железных флагштоках висели красные флаги.
Они такой же шеренгой охраняли собор. Хмурая пелена облака закрывала осеннее небо. Опавшие от листьев деревья виделись за синими большим одним и двумя малыми куполами оставшегося без колоколов собора, далеко, с улиц Зарике. Сырой след осени мочил лужами, образованными дождем, площадь. Возле портретов крутились стоявшие немногочисленные граждане, по видимости миряне, желавшие подойти ближе к храму, но чекисты, стоявшие рядом, были переодетые в кожанки чекисты, их не пускали. На следующие сутки площадь Свободы отмечала новую годовщину революции, на общественном обеде, приуроченном к празднику, Михаил Никольский нового секретаря Ирклеса спросил:
– Ну что, Петр Андреевич, вам водочки налить?
– Водка горло горячей зажжет, хорошо бы сменить водку на коньяк, коньяк лучше водки в горло проходит, а вы пейте водку, ребята, вам по статусу положено. Нашего товарища, Тойву Антеканена, знаете?
В ответ Петр Андреевич, хмуря лицо, спросил:
– Кто такой?
* * *
– Бревна грузи выше, бревна! По два и пять кубов на брата мы должны в сутки дать!
– Почему по пять?
– Два и пять, а не четыре, норма увеличена в два раза, пять, выходных не будет! – кричалось на происках в лесу.
На засыпанной снегом проселочной дороге рабочие леспромхоза грузили на сани-волокуши бревна.
– Куда, не вмещается, стоп, стоп, лошадь сдохнет, не дойдет! – кричалось бригадиром на возражение рабочего Ослаповского. Бригадир заставлял рабочего леспромхоза Григория Ослаповского грузить бревна на сани, прикрепленные к погрузке.
Труд в леспромхозе был строго разделен: если раньше лесоруб работал в одиночку, то теперь в бригаде, каждый ее член выполнял определенные работы – валку леса, обрубку сучьев, вывозку леса на склад. Зима в лесах стола очень снежная, холодная. Инеем покрывались уставшие от бесплатного труда лица людей. Уши мучило лютым морозом. Хотелось идти греться, но греться не отпускали. Желудки мучил голод.
«При царской власти каждый из нас работал по-отдельности, каждый на себя, теперь, при Советах, все скопом вместе, только на государство, не имея при этом от произведенного своим трудом ничего», – думал про себя, придерживая свое недовольство. Держа язык за зубами, Григорий Ослаповский очень волновался за своего близкого друга Ошутокова, он был очень хорошим печником, ходил по домам, работал на себя, но не на государство, денег с бедных людей иногда не брал, ставил печки в домах начальства, а злопыхателей, и стукачей поселок полон, на одного человека было навербовано по два-три человека. Очередь к Федорову и Керцу с сигналом не приостанавливалась.
– Давай, не стой, работай! – кричал Ослаповскому бригадир. – Грузи бревно на сани, твое дело – грузить, тракторист за доставку ответит!
Ослаповский подчинился, вместе с лесорубом Филатовым Григорий взялся с обоих концов за бревно, только очищенное сучкорубом Захаровым, поваленное ударником комсомольцем Михаилом Дудкиным. Они начали грузить. Во время погрузки одно бревно упало на него, и Григорий Ослаповский упал в канаву с водой, сразу стал инвалидом.
Лечился долго. Находясь в поселковой больнице, оклемался от непосильного труда. Его сынок Сашка Ослаповский вместе с одноклассником Федей Сароквашей приходили навещать лечившего на койке Григория. Однажды в один из таких визитов ребята пришли в больницу перепуганные. Саша рассказал отцу страшную новость: за одну ночь в поселке было забрано шесть-семь человек, среди них арестован печник Шурки Оштукова отец.
– Кто-то на них донес, – дышал еле прикованный к постели больной Григорий. Федя Сарокваша сказал дяде Григорию, что слышал.
– В доме у него провели обыск, в печи нашли церковную литературу.
Позже пошли в поселке слухи, что замучили Шурки Оштукова отца. Он физический слабым был человеком, а чекисты Керц и Федоров любили пытать людей, это им причиняло большое удовольствие. Скоро будет большое веселье – говорили поселковые начальники школьникам.
Как-то мальчики прогуливались через село, увидели висевших работяг на верхушках электрических столбов, они чего-то там монтировали.
– Свет то уже в деревне есть, лампочка Ильича работает, светит, – говорил с мужикам Федя Сорококваша.
– Не вредительство ли? – спросил, выбросив изо рта сигарету, Сережка Титов.
– Нет, не вредительство, будем просто радио на столбах ставить, музыку в деревне крутить взамен поповских песен, наше будет, Советское, – ставил в известность молодежь работяга.
Коля Тукачев ребятам говорил:
– Значит, еще на один шаг ближе к построению коммунистического общества прошли.
Молодежь позабыла про недавние аресты. На следующие сутки днем ребята и старики собрались в кучу. Сбор на улице, стоя у электрического столба, через вмонтированный в столб громкоговоритель слушали живую музыку.
«Ах валенки, валенки, не подшиты стареньки»… – пугал и одновременно радовал колхозников громкоговоритель. Людям тогда это казалось в чудо, новенькое и в диковину.
