− Да-а… Хоть какая-то польза. Комар-звонец, возрождающий лечебную грязь, − прошептала Алевтина и решила сменить тему. − Прости, сестричка, мне придётся тебе изменить.
− Нет. С салоном красоты. Не твоим. Представляешь, какое вероломство?
− Такое вероломство и такую измену я тебе, так уж и быть, прощу. Но только один раз!
− Хорошо. Обещаю: лишь однажды (ну, и в случае других «однажды») воспользоваться не твоими услугами. А то мне категорически противопоказано являться пред ясные очи мужа в таком виде, как сейчас.
− М-м-м… Предпочитаю что-нить Лёхонькое, − сострила Аля, совсем уж разойдясь.
− Во-от, девочка моя! – воскликнула Дашка, отхохотавшись. – Теперь ты мне начинаешь нравиться. Ты уже ведёшь себя так, будто и не было паршивца.
ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
За спиной послышался французский говор. Два мужских голоса и один женский. Француз витиевато матюгнулся, споткнувшись о бугристый бердянский тротуар – не привыкла Европа к таким пешеходным дорожками, не умеет хорошо ноги поднимать и смотреть, куда ступать.
Троица обсуждала очки, футболки и сувениры. И когда они пойдут фотографироваться. У девочки явный русский акцент. Скорее, даже украинский. Но говорит хорошо, свободно. С каких это пор французы предпочитают Ривьере Азовье? А может, это женихи к бердянке приехали? После компании тинов «три плюс одна» Алевтина уже ничему не удивится.
У девушки зазвонил телефон:
– Алло! Да, мам. Да всё нормально. На пляж идём. Да только собрала их – то ссут, то жрут, то очки им надо купить, то ещё какую-то хренатень. Так что только идём.
Ясно. Всего-навсего переводчица. Но как в ней уживаются два таких разных уровня?
Алевтина решила сегодня не ехать на косу – слишком много дел нужно успеть до приезда Алексея. Алино место на песке никто не занял, и даже камешки, которыми она придавливала норовящие взлететь уголки подстилки, не растащили: вот один, весомый и чёрный, в себе уверенный, как никто; и другой – лёгкий, бесстыже-рыжий кирпич, лишённый основного своего достоинства – острых углов, и будто потерявший вместе с ними весомость и уверенность в себе.
Кажется, только теперь Аля по-настоящему стала наслаждаться отдыхом.
Увесистая тётушка, задыхаясь от плаванья по-собачьи, обратилась к Алевтине:
− Ой, хорошо! Вода такая тёпло-прохладная. Если бы не ветер, было бы вообще здорово! Нострадамус предсказал потепление, и что лет через пятьдесят-сто море поднимется во-он до тех домов на горе…
Алевтина вежливо улыбнулась и увеличила скорость, уплывая на глубину. Возвращаясь из далёкого заплыва, услышала, как женщина приставала к проплывавшим мимо девчонкам:
− Вода сегодня тёпло-прохладная. Если бы не ветер, было бы вообще великолепно! Нострадамус предсказывал потепление, и через сто лет море поднимется до домов на холме. Я почему сейчас купаться пришла? Чтобы солнце меня со всех сторон грело – шею, плечи, голову. Чтоб не холодно было, а то ветерок. А Нострадамус, наверное, прав был. Он всегда прав.
Вокруг грибка, вслед за тенью, ползали вместе со своей подстилкой мужчина и женщина. Приглядевшись, Алевтина поняла, что это стареющий сын выгуливает старую маму. Оба капризничают и исполняют желания друг друга. Накрывают полотенцами и рубахами разные части теряющих молодость и жизнь тел.
− Сколько ж они за сезон зарабатывают? − мечтательно протянул стареющий сын. − Парашют, шайба эта, катамаран, горки, бананы…
Он всю жизнь подсчитывает чужие доходы, планирует разбогатеть и отделиться от мамы, а пока её выгуливает на побережье. Наверняка это так – и к Нострадамусу не ходи.
Пора собираться на обед – уж больно солнышко вкрадчивое. Ещё разок окунуться – и домой, на сонный час.
Молодая пара поставила уголком два топчана у самой воды и отгородила с помощью коляски место для ребёнка – девочки полутора лет. Мама смуглая, темноволосая, слегка восточного типа. Девочка голубоглазая и светлая, с папиной ямочкой на подбородке. Мама у малышки могла быть любая, папа – только этот. Красивая молодая мама полностью занята ребёнком, пытаясь параллельно загореть без следов от бретелек. Папа же лежит, отвернувшись, или молча уходит в море, так же молча, без проблесков улыбки, возвращается, не замечая, что его ждут. Он сам по себе. Он здесь не с ними. Он с бутылкой пива. Он вообще по жизни один, а они – эти непонятные женщины – оказались рядом случайно. Он их не хотел – так получилось. Теперь об этом должны знать все. Особенно ребёнок. Ребёнку с младенчества необходимо чувствовать, что он – нелепая случайность, испортившая родителю жизнь. Плевок в душу Вселенной – семьи без любви!
Алевтина резко подскочила с подстилки. Не может она смотреть на карикатурные семейки. Ну, зачем люди делают такое со своими жизнями? Зачем?! Как они могут так? Всю жизнь делать вид, что у них семья, что они живут…
Она быстро зашла в воду и энергично погребла подальше от всех.
Ей всё ещё хотелось находиться далеко от людей, и тело требовало много физической нагрузки, будто движением надеялось сдвинуть тех дохлых ёжиков внутри, что уже давно о себе не напоминали. Никого не хотелось видеть во всём краю – она гребла всё дальше от берега, пока даже боковым зрением не перестала замечать изгибы пляжа и громозеки в порту.
Всё. Завтра приезжает Лёша – самый сильный, надёжный, спокойный и родной. Можно будет на шее повисеть и ножками поболтать. Как же она соскучилась! И как устала в одиночку бороться с застрявшей в душе гадостью.
Алё-ёша!!!
Вдруг сильная судорога прошла от плеч в глубину, стронув что-то.
Аля вздрогнула, и глаза занавесило солёной влагой. Она плакала навзрыд и плыла дальше от берега, туда, где нет людей, туда, куда не заплывают те, кто боится глубины. Она плескала морем по слезам, но зеркала души тут же застило новыми потоками. Он пришёл. Слезопад. Наконец-то. Поднялся из самого дна, чтоб выплеснуться на поверхность. Из души в море. Так можно вечно плыть. Боль стала солью – утонуть не даст. Кристаллы растворились, их вымыло, а рваные края внутри стянуло нежной плёнкой. Но как же тяжело! Было бы легче, если б не одна…
И по улице идя, она рыдала. Бог защитил других от её горя – никто не шёл сейчас её дорогой. И стало ясно, чего все эти дни так остро-больно не хватало. Объятий. Ей нужны были они. Обнять, и чтоб её обняли. Боль сразу отпустила бы. Ушла в мгновение. Неважно кто – муж, родители, сестра…. Крепко обнять и подержать в руках, снимая напряжение. Эти несколько секунд. Как без них живут? Невыносимы две недели без любви. Даже две недели. О, Силы! Неужели есть на свете люди, которых некому обнять? Без любящих, без дружеских рук жить нельзя. Человек умеет обнимать. Этим от животных отличается. Не лапой накрыть, защищая от враждебного внешнего. Так может и зверь. А двумя руками, сердце к сердцу. Только так уходит боль. Человеческие объятия – от внутренней опасности. Они отнимают душу у боли, спасают разум, подпирают тело, готовое рухнуть во всё тяжкое. Люди с ума сходят, если их некому обнять в нужный момент. Лёша, папа! Папа, Лёша! Где ваши сильные руки, в которых всегда хорошо и спокойно?
