Не поворачивая к нему головы и глядя прямо перед собой, она промолвила:
— Не представляю, существует ли на свете сила, способная помешать вам высказать то, что вы хотите.
Он ответил ей с ноткой досады:
— Вы ошибаетесь. Я не могу сказать то, что хочу сказать. Я никогда не могу сказать то, что хочу. А когда я считаю, что не буду говорить, то по-иному не будет, я ничего не скажу. Но сейчас я просто хотел сказать одну-единственную вещь: какая на вас красивая шляпка!
Она быстро замигала, почувствовав себя провинившейся школьницей. Почему она вечно создает из ничего проблемы?
— Спасибо, — сказал она, — и я так же подумала, когда увидела ее в витрине. Я не могла удержаться.
— Думаю, ни одна женщина не удержалась бы. Тем более это ваш цвет, очень симпатичный коричневый.
— Коричневый? — Она широко улыбнулась. — Зеленый.
— Зеленый?
— Да.
Она пристально посмотрела на него.
— Какого цвета мое пальто?
Он оглядел пальто от верхней пуговицы, наполовину закрытой маленьким бархатным воротником, до подола, спускавшегося до самых туфель, и ответил:
— Оно тоже коричневое, но другого оттенка.
— Оно голубовато-зеленое. Да вы не различаете цвета!
— Нет, не может быть. Я не различаю цвета.
Они рассмеялись, даже не заметив, что свернули на дорожку, ведущую к дому.
— Вы никогда не задумывались о цвете? — поинтересовалась она.
— Нет, вроде никогда. Все вещи черные или белые, коричневые или серые. Знаете, я почти всю жизнь имел дело с деревом, для меня все стволы деревьев разных оттенков одного, коричневого цвета, а сама древесина белая, но не совсем. Потом были корабли. А железо всегда кажется ржаво-коричневым.
— Как вы думаете, какого цвета цветы на моей шляпке? — Она наклонила голову, чтобы он мог видеть, и он, привстав, поглядел на фетровые цветы.
— Одни вроде бы блекло-белые, не чисто-белые, а другие… не знаю, как назвать… вроде бы голубые.
— Розовые и лиловые.
— Розовые и лиловые?
Они снова рассмеялись.
— И вам не приходило в голову, что вы не различаете цвета, что вы видите их совсем другими, чем они есть на самом деле?
— Ни разу. Никогда не задумывался. Я всегда выбирал черный или коричневый костюм. То же с обувью. Впрочем, ботинки всегда были черными. А вот рубашки, вот рубашки были всегда белыми или того непонятного цвета, который моя мать называла синим, для работы.
— Вы когда-нибудь ходили в художественную галерею?
— Да, конечно, когда был в городе.
— Хорошо, и там вы не замечали разницы? Я хочу сказать, что цвета бывают яркими или даже кричащими.
— Да, думаю, да, но мне не с чем было сравнивать. Мне нравились формы или сюжеты. Во всяком случае, когда вы смотрите кино… все изображения черные или белые. Нет, сравнивать было не с чем. Подумать только, я не различаю цветов. — Он покачал головой. — Всю жизнь прожил с физическим недостатком и даже не подозревал.
Он рассмеялся собственной мысли, словно это была удачная шутка, она тоже улыбнулась, и в этот момент они въехали во двор. Пегги смотрела в окно, увидела их и ужаснулась: «Боже праведный! Дейв был прав. И все ее разговоры о поездке в Ньюкасл — только предлог. И что это такое у нее на голове? Новая шляпка. Да она на себя не похожа, она похожа…» — Она искала подходящее слово, которое лучше всего обозначило, на кого похожа ее хозяйка, а когда нашла, то постаралась скорее забыть, помотав головой, потому что это слово было «распутница».
6
Шли недели. Пришла весна, незаметно перешедшая в начало лета, и только тогда Джон Брэдли спустился вниз, потому что после простуды перенес легкий удар. Было ясно, что этот человек уже никогда не сможет работать. Большую часть времени он проводил в гостиной в кресле, обложенный подушками, смотрел в окно и ждал, как говорила Алиса, визитов Роберта.
Практически последние месяцы Роберт ночевал у них через день. Он приобрел велосипед, и теперь очень быстро добирался за три мили туда и три мили обратно. Ему нравилось ездить на велосипеде, и он удивлялся, что не купил его раньше. Иногда по дороге он заглядывал в «Булл». Отношение к его дяде в баре переменилось: бедный старый бес, говорили завсегдатаи, нужно же, чтобы так кончить. И почему, спрашивал Билл Таггерт, Роберт не возвращается обратно и не берется за старую работу? Лучше бы быть там на случай, если со стариком что-нибудь стрясется.
Пока его устраивает место, где он сейчас, сказал Роберт, во всяком случае, в данный момент.
Вот дурень, по-другому не назовешь. Все еще получает десять шиллингов в неделю?
Он и сам временами думал, что поступает как дурак, работая теперь по двенадцать, а то и по четырнадцать часов в сутки. Он стал работать больше, чтобы помочь Агнес восстановить огородное хозяйство и вернуть розарию прежнюю прелесть. Что его поражало, так это то, как она работала в огороде. Вот про кого не скажешь «белоручка», она совершенно не боится испачкать руки. И мисс Милли тоже не отстает от нее. Никогда он не видел девчушку такой счастливой или такой нормальной, как в эти несколько месяцев.
В их отношениях они переживали, как он про себя называл, период затишья. Когда с ними не было Грега или Артура Блума, он заводил с Милли беседы, когда Агнес случалась рядом, то принимала в них участие. В остальных случаях, когда с ними работал кто-нибудь из мужчин, Роберт давал Милли возможность рассказывать ему что-нибудь, и по большей части она не нуждалась в ответах.
Но если между Робертом и Агнес наблюдалось своего рода затишье, то этого нельзя было сказать о кухне — он знал, что здесь он под подозрением. Иной раз старик Уотерз кидал на него такие взгляды, что можно подумать, он хочет его разорвать на мелкие кусочки. И Пегги, та тоже переменилась. Прежней осталась только Магги. Но Магги была, так сказать, на седьмом небе, витала в облаках, потому что собиралась замуж за Грега и пользовалась любым случаем, чтобы приняться благодарить его, так как все это дело его рук.
Он был рад за нее, у нее золотое сердце, а Хаббард приличный парень.
В тот июльский день солнце пекло нестерпимо, и, перекопав еще одну грядку, он остановился, вытер шею носовым платком и глянул туда, где копошились Агнес с Милли. Они пололи грядку земляники, убирая сухие стебли и плодоножки. Он улыбнулся, вспомнив, как накануне она хотела посадить усы, чтобы сделать новый ряд, а Блум стал объяснять, что еще рано. Но она сказала, что читала об этом.
— Э, мисс, очень может быть, — вздохнул Блум, — но одно дело книжки, другое опыт, а те, кто их пишет, по большей части ни шиша в этом не смыслит. Наверное, выращивают свои растения в парнике или в каком-нибудь укрытии.
