— Нет, Уилфрид, я хочу уехать с вами. Если вы бросите меня, у меня не хватит смелости, я потеряюсь.
Уилфрид даже изменился в лице.
— Кароль, вы говорите, как маленький ребенок. Это смешно.
— Смешно, потому что я давно уже не ребенок. Я знаю, что я теперь старуха.
Она заплакала жалобно, тоскливо. Но Уилфрида любые слезы способны были вывести из себя.
— Кароль, вы просто идиотка и из-за своей глупости готовы все подвергнуть опасности. Но я не пойду на поводу ваших капризов. В последний раз спрашиваю: вы согласны с моим предложением?
— Нет!
— Замечательно. Я уезжаю без вас. Окажите такую любезность, идите в полицейский участок не раньше завтрашнего утра.
Он уселся за руль. Подождал, пока перестанут дрожать руки, потом включил зажигание.
— Садитесь, Кароль. Вы не сможете дойти пешком до вокзала.
Она не ответила. Сидя на верхней ступеньке лестницы, она все плакала, даже не пряча лицо.
— Как хотите!
Автомобильные шины зашуршали по гравию.
Кароль осталась одна. Гробовая тишина плавно опустилась на нее с самой верхушки неба, как хищная птица, как ястреб. Солнце жгло белокурый затылок. Она внимательно смотрела на муравья, который воздвигал муравейник, отгораживая себя от этой женщины.
— С меня довольно. Бросайте меня в тюрьму, только дайте похоронить мужа. Да, я одна. Вы не можете понять, насколько это страшно. Я могла бы пойти за ним на край земли, только бы не быть одной.
Она не плакала больше. Ее кожа, ее сердце теперь были суше, чем цементный пол крыльца. Упало яблоко, сорвавшись с ветки, и от этого внезапного шума Кароль вскрикнула.
Она услышала шум мотора, сначала очень далеко, потом очень близко. В конце аллеи показалась «лянча». Подъехав ближе, машина резко затормозила. Уилфрид пристально посмотрел на Кароль.
— Забирайте свою сумку, поедем вместе.
— Почему вдруг, Уилфрид?
— Замолчите и идите.
Он наклонился, открывая перед ней дверцу машины.
— Кароль?
— Да?
— Закройте дверь на ключ и положите его под голубую керамическую вазу. Все должно остаться в порядке.
И все-таки он обратил внимание, что на ней очаровательное платье цвета сухих листьев.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
СРЕДИ ЛЮДЕЙ
Они ехали молча. Уилфрид курил. Кароль, держа карту автомобильных дорог на коленях, изредка нарушала молчание, указывая повороты на проселочные дороги. Они решили, что такой маршрут будет безопаснее. Неслышно опустился вечер, бросая вокруг себя, как попало, мазки из полутонов, как на картинах Моне. Для многих людей этот час очень неприятный. В сумерках в воздухе витают невысказанная тоска и затаенный панический страх. Этот час был словно напичкан невыразимыми предчувствиями. Наконец, чтобы разрушить это колдовство, Кароль прошептала:
— Не люблю я это время суток. Оно угнетает меня.
Уилфрид не ответил. Она продолжала, разговаривая сама с собой:
— Можно дать голову на отсечение, что в этот час среди нас блуждают чьи-то души.
Уилфрид хохотнул:
— С той поры как только стали философствовать по поводу этих самых душ, уже можно было бы выяснить о чьих душах идет речь. Один биолог сказал: «Если бы существовало бессмертие души, следовало бы предположить, что такой же бессмертной душой обладают и инфузории, живущие в кишечнике лягушки». Я, например, считаю, что сегодняшним вечером шляются как раз души этих инфузорий.
Кароль его не слушала. Ей было достаточно того, что их голоса разбили лед молчания. Она задала еще один вопрос, только для того, чтобы Уилфрид снова не замкнулся в своих мыслях:
— Танжер. Уилфрид, почему Танжер?
— Да просто. Предложите что-нибудь другое.
— Это какая-то авантюра…
«Идиотская», — подумала она, но не осмелилась произнести это вслух. Улитка уже почти освоилась, приклеившись к другой скале. Он угадал ее мысли. «Ну да, авантюра. Кино». А вслух буркнул сварливо:
— Да. Предложите что-нибудь другое.
Потом добавил сердито:
— Вы свободны. Вы всегда можете отказаться от этой глупости. Ваше присутствие ничего не упрощает, как раз наоборот.
— Вы настолько ненавидите меня, Уилфрид?
— Да не в этом дело. Это же не романтическое путешествие, моя крошка. Это — побег.
Нервно крутанув руль, он срезал поворот и, ворча, закурил новую сигарету:
— Интересно, а как мухи? Существуют ли мухи, которые умирают от старости? Что им приходится делать, чтобы все так же уворачиваться от паутины?
— Они улетают в Танжер.
Уилфрид никак на это не отреагировал. Он уже совершил глупость, когда вернулся за ней. Жалость — отвратительный недостаток. Жалость всегда наказуема.
— На каком языке говорят в Танжере?
— На всех.
— Чем вы рассчитываете там заняться?
— Все равно чем. Буду шофером. Полицейским. Продавцом орехов. Я выкручусь, — усмехнулся он. — И когда достигну прочного положения, вызову к себе сына.
— А я, Уилфрид?
«Я, да я. От нее только это и услышишь. Ты. А ты станешь проституткой. В твоем распоряжении есть еще несколько лет. И если не будешь расточительной, то позже, сможешь купить какой-нибудь бар, как показывают в кино».
— Вы, Кароль? Вы снова выйдете замуж. Замужняя женщина — это неплохое ремесло. Если бы Норберт умер обычной смертью, вы бы за него получили страховку, так ведь?
Немного задетая таким вопросом, она вздохнула:
— Да, я думаю.
— Какая удача для прокурора! Я так и вижу эту картину. Они убили его вовсе не потому, как вы полагаете, а из-за денег!
Кароль изо всех сил сдерживала слезы. Он по-дружески похлопал ее по спине:
— Ну, ну, Кароль. Вы — красивы. Красивая женщина всегда найдет выход.
Она почти закричала:
— Я не хочу ни с кем спать. Я — не Валери!
Он искренне рассмеялся:
— Бедняга, Кароль! Кто вам сказал, что надо с кем-то спать? Неужели я, мужчина, должен объяснять вам, что нет совершенно никакой необходимости ложиться в постель? Держу пари, что Омер никогда не забудет ваших черных глаз. Отказывайте. Даже давайте пощечины. Нужно, чтобы мужчины были без ума от вас, бредили вами. Вы выйдете замуж за самого безумно влюбленного, за самого богатого, за самого приятного. Это мой добрый дружеский совет. Эх, если бы я был на вашем месте!
— Вы были бы сорокалетней женщиной.
