— Давай же, милая! Покажи, на что ты способна.
Они втроем крепко обвязали себя веревкой, а Густаво Генри наполовину перелез за край и нащупал точку опоры.
Венесуэлец начал постепенно спускаться, вошел в желоб, уперся ногами в противоположную стену и, когда ощутил уверенность, хрипло крикнул:
— Давайте!
Мэри Эйнджел перекрестилась, пробормотала еще одну молитву и последовала за ним.
Оставшиеся наверху медленно опускали ее, сантиметр за сантиметром, пока не услышали крик:
— Порядок! Теперь давайте провизию.
Вода и продукты, привязанные к стальным тросам, снятым с «Фламинго», проследовали тем же путем, и вскоре Генри Веревка вновь крикнул:
— Есть! — Он коротко хохотнул. — А теперь алмазы!
— Что ты сказал?
— Спускай, говорю, мешок с алмазами.
— О чем это ты? — растерянно переспросил Король Неба.
— Об алмазах!.. — снова засмеялся скалолаз. — Разве не за ними мы сюда прилетали?
— Кончай морочить мне голову! — угрюмо ответил летчик. — Как ты можешь шутить в такой момент?
— А что прикажешь мне делать? — ответил тот. — Плакать? Давай спускайся, становится уже поздно!
Джимми Эйнджел собрался выполнить приказ и уже спустил ноги вниз, когда Мигель Дельгадо поднес к его глазам вертикально поднятый указательный палец.
— Не спеши! — предупредил он летчика. — Времени у нас навалом, а в этом деле лучше добраться до места часом позже, чем на пять минут раньше.
— Я всегда слышал эту фразу наоборот, — удивился пилот.
— Конечно! Но ведь сейчас мы спускаемся вниз.
Король Неба растерянно покачал головой, позволил товарищу схватить себя за запястья и скользнул вниз, пытаясь нащупать ногами опору.
— Левее! Немного левее… — подсказала ему жена. — Там как раз выступ!..
Дело шло медленно.
Страшно медленно, но, как и предупреждали альпинисты, надо было подражать черепахам, которые не ступали ни шагу, не закрепившись как следует в трех точках, потому что как раз в этой медлительности и заключался секрет успеха.
Большую часть времени они двигались молча, внимая лишь четким приказам Густаво Генри, который открывал шествие; его неоспоримый опыт позволял им с относительной уверенностью продвигаться вниз.
Время от времени Веревка вбивал в какую-нибудь трещину один из немногих имевшихся у него крючьев, цеплял за него веревку и оставлял за собой, а Мигель Дельгадо забирал его после прохождения.
Пот катил с них градом.
Они тяжело дышали.
Время от времени с их уст срывалось ругательство.
Однако чаще они молились про себя, сознавая, что, как ни старайся, их жизнь сейчас в Божьих руках.
Ближе к вечеру они достигли небольшого выступа — что-то вроде неровной полки, сантиметров двадцать в ширину и шестьдесят в длину, — на котором Густаво Генри и Джимми Эйнжел кое-как примостились, прижавшись друг к другу и упершись подошвами в противоположную стену, а Мигель и Мэри сели им на плечи.
По правде сказать, это была чуть ли не цирковая поза — скорее для эквилибристов, а не для обыкновенных людей, — и все же она до какой-то степени позволяла им отдохнуть после тяжелого спуска.
Когда они отдышались, успокоились и разделили между собой несколько глотков воды, Генри Веревка спросил, продолжая глядеть вперед, поскольку, держа товарища на плечах, не мог поднять голову:
— Сколько мы прошли?
— Метров девяносто, — хрипло ответил Мигель Дельгадо.
— В таком случае проведем здесь ночь, — принял решение его товарищ.
Снова воцарилось долгое молчание: никому, похоже, не хотелось думать и еще меньше — говорить; раз он сейчас за главного, ему и решать, и обсуждать тут нечего.
Как смогут двое мужчин ночь просидеть на каменном приступке, втиснувшись в узкую щель в каменной стене, с двумя взрослыми людьми на плечах, неизвестно; ясно, что выбора у них все равно нет, а стало быть, и дело с концом.
Где-то с час они подремали, и, когда мышцы наконец начали расслабляться, Мигель Дельгадо разделил на всех несколько горсток миндаля, изюма, фиников и грецких орехов.
— Жуйте как можно медленнее, — посоветовал он.
Когда они закончили, он протянул им флягу.
— По глотку на брата! — сказал он. — Только по одному!
Кое-как подкрепившись, они сосредоточились на новой задаче: начали вбивать крючья в ближайшие щели и переплетать веревки и тросы в сеть, которая прижала их к стене, почти лишив возможности двигаться.
Темнело.
Для Мэри и Джимми Эйнджела наступила самая темная ночь в жизни.
Для Мигеля Дельгадо и Густаво Генри, несмотря на долгий альпинистский опыт, наверное, тоже.
К счастью, они настолько выбились из сил, в таком невыносимом напряжении провели последние часы, что не успели даже подумать о своем ужасном положении, потому что, как только темнота завладела окружающим пространством, они тотчас отключились, словно их оглоушили дубинкой по голове.
Оставалось три часа до рассвета, когда Мэри начала плакать, сдерживая рыдания.
В какой-то момент ей больше не хватило сил терпеть, и пришлось помочиться на шею и спину мужа.
Тот попытался ее утешить, ласково поглаживая ее по икрам.
— Успокойся! — шептал он. — Успокойся!..
— Боже мой, вот стыд-то! — снова всхлипнула измученная женщина. — Какой стыд!
— Ничего страшного! — успокаивал ее муж. — Это же я… Джимми!
Прошла целая вечность, прежде чем свет вновь завладел миром. Они измучились ожиданием, потому что мышцы у них затекли: казалось, что тело утратило способность повиноваться сигналам, поступающим из мозга.
Сознавая, что стала невыносимой обузой — во всех смыслах — для любимого человека, Мэри Эйнджел, вероятно, предпочла бы со всем этим покончить, бросившись вниз. Однако Густаво Генри, предвидевший, что в течение первой, особенно трудной, ночи она может попытаться это сделать, связал ее так, что она практически не могла двигаться.
Рассвет был закатом, так, во всяком случае, казалось.
Рассвет означал, что пора прекратить быть статуями в нише собора и опять обратить свой взор на разверзавшуюся перед ними пропасть. Она влекла их к себе, словно нашептывала, что в ней они навсегда забудут все страдания и несколько жутких секунд избавят их от многих часов страха.
Головокружение буквально гипнотизировало их, используя вместо маятника пустоту, затуманивающую взгляд и сознание, внушая, что смерть окончательно решит все проблемы.
— Не смотрите вниз! — Голос Веревки доносился будто из самых недр земли. — Не смотрите вниз! А сейчас начинайте сгибать и разгибать пальцы.
