Отдельные кабинеты начали уже действовать в этом смысле, может быть, с тайным желанием извлечь пользу из подготовлявшихся событий. Я счел бы подобную отсрочку очень большим несчастьем для Вашего Величества, даже не столько из-за неуверенности, которую она создала бы в отношении намерений держав, сколько из-за того впечатления, которое должен был произвести на общественное мнение Франции этот акт, интересующий в столь высокой степени всю Европу, и одной из главных сторон в котором является, несмотря на теперешние обстоятельства, Ваше Величество. Мне пришлось поэтому сделать все зависящее от меня, чтобы он был подписан, и я считаю себя счастливым, что державы, наконец, на это решились.
Уважение, которым должно пользоваться правительство Вашего Величества у иностранных дворов, не могло быть полным без того, чтобы и вашим подданным оказывалось уважение, естественно принадлежащее членам великой нации и утерянное французами в результате страха, который они внушали. С декабря 1814 года каждому прибывавшему в Вену французу оказывалось особое внимание, независимо от привлекших его туда дел. <…> Я знаю цену, которую Ваше Величество придавало этому великому примирению, и я счастлив сказать вам, что ваши желания в этом отношении целиком осуществились[465].
Все было очень величественно и трагично. В центре собора был воздвигнут огромный катафалк, по углам которого возвышались четыре статуи: скорбящая Франция, плачущая Европа, Религия с завещанием Людовика XVI в руках и Надежда, поднявшая глаза к небу. На церемонии присутствовал весь цвет общества с австрийским и русским императорами во главе. Все, в том числе и женщины, были в черной одежде, без привычной позолоты и блеска. Единственным представителем Бурбонов был принц Леопольд Сицилийский. Хор, состоявший из 250 человек, исполнял произведения Сигизмунда Нойкомма, ученика Гайдна и одного из лучших органистов своего времени. Дирижировал оркестром знаменитый Антонио Сальери, и исполнялся специально написанный им для данного события реквием.
В «Мемуарах» Талейран написал: «Я должен отметить, что австрийские император и императрица оказали мне большую поддержку при устройстве прекрасной религиозной церемонии, совершенной в Вене 21 января 1815 года, на которой присутствовали все монархи и все выдающиеся лица, находившиеся тогда в столице Австрийской империи»[466].
Вечером после церемонии Талейран организовал во дворце князя фон Кауница прием. Там он сделал сам себе комплимент:
— Церемония получилась возвышенной, поучительной, величественной…
Как видим, скромности этому человеку было не занимать. Но он пошел еще дальше, добавив в конце своей речи:
— Какой урок для королей, для всех людей! Да, господа, эта церемония — великий урок!
Право же, тот, кто не знал бурной биографии Талейрана, после таких слов мог подумать, что он был верным слугой и хранителем памяти казненных Людовика XVI и Марии Антуанетты.
Сто дней Наполеона
Конец января и начало февраля не принесли ничего нового. Конфронтация между участниками конгресса стала настолько очевидной, что благодаря ей была выстроена целая «система компромиссных соглашений по территориальному переустройству континента»[467].
Члены Венского конгресса полностью погрузились в рутину совещаний и развлечений, и тут вдруг грянул гром… В Вену пришла страшная весть: Наполеон бежал с острова Эльба.
Генерал А. И. Михайловский-Данилевский свидетельствует: «Два дня прошли в догадках о том, где Наполеон выйдет на берег; одни полагали, что он отправится в Америку, другие — что он пристанет в Неаполе; но большая часть, основываясь на неудовольствиях, произведенных слабым правлением Бурбонов, думали, что он высадит войска свои во Франции»[468].
Так и произошло: 1 марта 1815 года Наполеон высадился на юге Франции, в бухте Жуан.
5 марта монархи, находившиеся в Вене, обнародовали манифест, в котором Наполеон был объявлен вне закона, а 13 марта представители России, Австрии, Пруссии и Англии «обязались до тех пор не слагать оружия, пока не лишат его возможности возмущать на будущее время спокойствие Европы»[469].
20 марта Наполеон вошел в Париж, а через пять дней после этого союзные державы подписали соглашение о совместных боевых действиях для защиты решений Венского конгресса.
Талейран рассказывает в своих «Мемуарах»: «Когда дела были таким образом закончены и король, а следовательно, и Франция были приняты в союз, заключенный против Наполеона и его приверженцев, я покинул Вену, в которой ничто меня более не удерживало, и отправился в Гент[470], очень далекий от мысли, что по прибытии в Брюссель я узнаю об исходе сражения при Ватерлоо»[471].
Далее события разворачивались с калейдоскопической быстротой. 18 июня 1815 года произошло сражение при Ватерлоо. 21 июня Наполеон прибыл в Париж и поспешил собрать своих преданнейших друзей и братьев, которых военные события заставили искать убежища во Франции.
Отметим, что Наполеон прибыл в Париж ночью и задыхающимся от усталости и волнения голосом рассказал о своем страшном поражении.
— А что в столице? — спросил он.
— Плохо, — ответил ему генерал де Коленкур. — Все желают отречения, у всех дурное расположение духа.
— Я это предвидел, — вздохнул Наполеон. — Беда велика, но, объединившись, мы могли бы исправить положение. Если же мы будем разделены, Франция станет добычей для иностранцев.
На другой день братья Наполеона и министры вновь собрались в Елисейском дворце для совещания. Император много говорил о необходимости принять решительные меры, объявить Отечество в опасности, призвать всех к оружию и т. д. и т. п. Но в ответ его ждало лишь напряженное молчание. Заметив это, Наполеон сказал:
— Ну, что же… Если Франция во мне больше не нуждается, я отрекусь…
На следующий день он отрекся от престола в пользу своего сына.
Глава правительства
22 июня 1815 года образовалось временное правительство из пяти членов: Фуше, Карно, Гренье, Коленкура и Кинетта.
Во главе правительства оказался Фуше, но не следует думать, что это говорило о его силе. Никакой реальной силы за ним не было, и ему ничего не оставалось, как обманывать Людовика XVIII и всю Европу, что он якобы — сила, с которой надобно считаться, что именно он держит в своих руках корону. Но у французов была иная сила, реальная, однако она находилась вне Франции. Это был Талейран, прославившийся в Вене, содействовавший первому возвращению Бурбонов и теперь очень хотевший «удержать за это при них первенствующее значение»[472].
