Пашка? Да, конечно, всё из-за Пашки. Если бы Пашка не уехал, ничего не случилось бы. Не Пашка — тоже Павел.
— Идём в класс. Я дал ребятам самостоятельную. Может, и ты успеешь что-нибудь решить? — Тоф берёт с подоконника мою рубаху, мой пиджак, помогает мне одеться. — Это хорошо, что Тося поможет тебе справиться с отсутствием Паши. Тося очень неординарная девочка. У вас с ней один склад мышления.
Мы уже стоим у класса. И я спрашиваю:
— Что это значит?
— Не бойся дружбы с нею. — Тоф не отвечает на мой вопрос, повторяет: — Она поможет тебе справиться с отсутствием Паши.
Когда мы вошли в класс, зазвенел звонок, и Тоф быстро собрал листки с «самостоятельной».
Как шёл тот день и последующие? Сон то был или явь? В школе, дома — два лица рядом, материно и Тосино.
Очнулся я от крика. Крик исходил из всех углов, с потолка, с пола, и даже в моей комнате зазвенели стёкла.
— Какое право ты имела скрыть от меня? Это и мой ребёнок! Я — отец! — Саша кричит так, словно от его крика зависит жизнь человека.
Какой ребёнок? И тут же наконец понимаю: мать ждёт ребёнка.
— Да, я остался жив. Едва сполз с больничной койки, и — к тебе. А ты меня опять гонишь?
Ясно. Мать в своём репертуаре. Но обычно она гонит чужих, а Сашу она любит. Почему же гонит? Что плохого сделал ей Саша?
— Ты переходишь границы дозволенного. Ты имеешь право распоряжаться собой. Но нашим общим ребёнком?! Как ты смеешь лишать его отца? Ты спросила его, хочет он расти без отца? Я рос без отца. Я знаю, что это такое. Я не хочу, чтобы мой ребёнок пережил то, что я. Ты топчешь живую любовь — твоё право. Но ребёнок…
И — тишина.
Что сделала мать?
Я, не таясь, подошёл к двери, открыл её. Саша сполз спиной по стене и сидит с закрытыми глазами.
Мать кладёт ему руки на голову и упирается в его голову тугим большим животом.
Господи, оживи его! — молю я. Не видя Сашиного лица, предполагаю самое худшее. Сколько я уже видел смертей! — Пусть мне будет хуже, Господи, Свет, помоги Саше! Помоги! — молю я.
И Саша приходит в себя. Продолжает сидеть на полу, прижавшись спиной к стене, и мутным взглядом водит вокруг.
Мать несёт ему воду.
Он пьёт, хлюпая.
А потом снова тишина. Мать уносит стакан, возвращается к круглому столу. Саша сидит, повесив голову на грудь. А потом говорит едва слышно:
— Я знаю, ты хочешь сказать, что я ненормален. Какой нормальный человек будет валиться с машиной в пропасть специально! Ребёнку ненормальный отец не нужен. Но не буду же я заставлять ребёнка прыгать в пропасть?
— Что такое «нормальный» и «ненормальный»? И кто нормальный? Вопрос не в ребёнке, во мне. Я не хочу… я не могу видеть тебя.
— Потому, что ненавидишь, или потому, что любишь?
— Ты нарушаешь моё равновесие, я теряю себя. Ты вышибаешь меня из моего ритма, из моей судьбы.
— Любишь, — говорит Саша. — Ничего плохого в том, что я вышибаю тебя, нет. Ты тоже вышибаешь меня. И это естественно. Люди, когда любят, всегда вышибают друг друга. Должно пройти какое-то время, прежде чем мы научимся жить вместе. И никто не сказал, что это будет плохо.
— Я не могу жить с мужчиной под общей крышей.
— Хорошо, пусть, я буду приходить.
— Я не хочу, чтобы ты приходил в гости.
Саша встал. Покачнулся. Сел снова, сказал очень тихо:
— Знаешь, что я понял? Ты дремучая эгоистка. Вроде ты помогаешь людям. О тебе ходят легенды, скольких ты вылечила! И я думал… я верил… А есть только: ты любишь — ты не любишь, ты хочешь — ты не хочешь. А другой — пропадай. Я не могу родить себе ребёнка сам. И ни от кого другого не может быть у меня ребёнка. Что же мне делать? Куда идти? Ночью не сплю, чувствую, мой ребёнок лежит у меня на груди… Ты же видишь только себя. И никого, кроме себя, не любишь. Тебе не страшно? — Саша встал и, я едва успел отскочить от двери, вошёл ко мне в комнату.
В ярком свете — желтовато-белая кожа. Что, если и он?.. Но тут же обрываю слова. Я давно понял: словами лучше ничего не обозначать! Саша прошёл через всю комнату чуть качаясь и сел на мою кровать, а потом лёг. Лежал, смотрел в потолок. О чём думал? Что видел?
Павел слетел с моего плеча и — лёг ему на сердце. Я подошёл и стал гладить Сашу по голове. Волосы у него коротко стрижены, жёстки.
— Постригся наголо перед тем, как прыгать, чтоб не мешали, до сих пор не выросли.
Сашины ноги свисают с кровати. Я поднимаю их, кладу на кровать и снова глажу по голове.
— Хвастался, а не удалось легко отделаться. Чудом остался жив. Ногу сломал, плечо вывихнул, но это ерунда, главное, голову вывел из рабочего состояния.
— Зачем?
— Если честно, ответа два. Какой из них первый, не знаю. Ну, уровни. Преодолеть себя. Пройти на новый уровень. Сверзиться в пропасть и не разбиться. Страсть. А второе: страсть была — делал крылья, чтобы дать человеку новую жизнь. Не жалел ни денег, ни сил, ни времени. Сделал. Теперь же новое увлечение. Больше всех игрушек сейчас люблю машину. Ощущение ничуть не слабее, чем когда летишь. Несусь. Мне подвластно пространство. Страсть, понимаешь? Разбитая машина никому не нужна, её списывают, то есть отдают мне. А я делаю из обломков конфетку. Видишь, какой я корыстный? Хочу много машин.
— Зачем?
— Зачем мне много машин? — Он помолчал. — Не знаю. Наверное, чтобы ни от кого на свете не зависеть.
— Какая связь? Я не понял. Ты всё равно зависишь, — сказал я.
Он уставился на меня и — улыбнулся.
Его улыбка разжала во мне пружину, которая сжалась с той минуты, как Саша стал кричать. И ему, похоже, стало легче.
— А ведь правда… — Он осторожно перенёс Павла с груди на колени, сел. — Запиши несколько телефонов. Все мои. Как видишь, ставить рекорды пока не могу, буду какое-то время валяться. Начнёт рожать, почувствует себя плохо, звони. — Он диктовал телефоны медленно, повторял каждую цифру дважды. — Уж очень храбрая у тебя мать. Пиши второй. Это тоже мой. У меня два домашних номера и три рабочих. Телефоны — тоже моя слабость. Если треплюсь по одному, второй свободен. Теперь телефон «скорой». Знаешь, небось?
Я помотал головой. Откуда мне знать?
— И пожарных не знаешь? И милиции? — Я помотал головой. — Ну ты даёшь! В общем, твоё дело — звонить. Хочет не хочет, а транспорт я предоставлю. — Он подавил вздох. — Я надеюсь на твою помощь!
В эту минуту к нам вошла мать.
Волосы её легко отлетели, так стремительно она оказалась возле Саши. Она положила ему руки на голову.
Но Саша вывернулся:
— Лучше сдохнуть. Не хочу, чтобы ты лечила меня. Мать ничего не сказала, повернулась, вышла.
