— Да, Мари-Кристин, — прервала я её. — Но не мне.
Она покачала головой.
— Нет. Именно тебе. Давай не путать. Он говорил о тебе.
— Да, но какая разница-то? Я не Крис. Крис умерла. И принять это все… принять в подарок Ружеарк — это же криминальное преступление, мошенничество.
— А притворяться другим человеком в течение четырех недель — не мошенничество?
— Ну, это не одно и то же, так ведь? — Я потерла распухшие веки, но тщетно, ясности в голове не прибавилось. — Не понимаю, — промямлила я, почему вы позволили мне морочить вам голову.
Она хмыкнула, будто не веря, что можно не понимать таких элементарных вещей.
— Сама знаешь, почему, — сказала она. — Разве можно было лишать его иллюзий? Он был так счастлив. Я видела его лицо, когда вы приехали. Как я могла сказать ему, что женщина в машине — не Мари-Кристин? Конечно, надо было выяснить, кто ты. Я сделала запрос в больнице, и пришла к заключению, что ты, возможно, та самая англичанка, которая исчезла именно в то время и которую так и не нашли. Я поняла, что ты просто не желаешь «находиться» и считаешь Ружеарк подходящим местечком, чтобы спрятаться.
— Я не хотела, чтобы все так случилось, — жалко сказала я. Извиняться все равно было поздно.
— Да, но ты и не пыталась прекратить это, правда? Ты нашла себе убежище, сделала свой выбор, и теперь должна нести ответственность за последствия.
Я закрыла руками лицо.
Она потянулась через стол и тронула меня за локоть.
— Не думай, что я тебя осуждаю, Мари-Кристин. Все получилось как нельзя лучше, для всех нас. Я много лет не видела Ксавьера таким счастливым. Франсуаза расцвела на глазах. Селесте наконец щелкнули по носу, а это совсем неплохо. Что же касается Гастона… — она пожала плечами и убрала руку, — с того момента, когда он сделал вид, что узнал тебя — тогда, в кухне… — вместо того, чтобы закончить фразу, она мягко, понимающе усмехнулась.
— Но я не Мари-Кристин, — процедила я сквозь сжатые зубы.
Она улыбнулась.
— Ой, не глупи. Все знают, что ты Мари-Кристин. В больнице, в городе, в банке, твои кузины — все. Они могли бы поклясться в этом. И я поклянусь. И Гастон. — Ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь, когда я, наконец, пытаюсь признаться, что я не та, за кого меня принимали, это никому не нужно. — И, в заключение нашей маленькой беседы, скажу, что даже полиция, думаю, могла бы в этом поклясться. Мы без проблем найдем необходимых свидетелей.
— Свидетелей чего?
— Того, что ты — это ты. Так положено по закону. Прежде, чем ты сможешь вступить в права наследства.
— Но я не могу вступить в права наследства, — возмутилась я так громко, что она приложила палец к губам. Послушно понизив голос, я сказала: — Зачем вы стали убеждать полицию, что я — Мари-Кристин, когда прекрасно знали, что это неправда?
— Ты бы предпочла, чтобы я сказала: «Нет, это английская домохозяйка, удравшая от мужа?» Я сделала это, потому что Ксавьеру ты нужна была именно как Мари-Кристин. И не думай, что ты сыграла главную роль в этом спектакле, ничего подобного. Ты просто вовремя подвернулась под руку, когда в этом возникла нужда, и все.
Я поднялась.
— Мне нужно уезжать.
Она приподняла бровь.
— Сейчас? Глупости. У тебя, по крайней мере, хватит храбрости остаться на похороны. Иначе это будет выглядеть очень странно.
— Да, конечно, — пробормотала я. — Простите, — и села.
Потом она прервала молчание, заговорив более мягким, почти уговаривающим тоном:
— Давай взглянем на это логически. Как это может быть мошенничеством, когда никто не пытается оспаривать завещание? И не станет пытаться. Ни за что. Мы рассказали всему миру, что ты Мари-Кристин, и вряд ли теперь пойдем на попятную и начнем это отрицать. Кроме того, — продолжала она, — как это, интересно, возможно — обвинять кого-то в том, что он с помощью обмана взваливает себе на плечи чужие долги? Потому что именно это ты и унаследуешь — долги. Поместье на грани банкротства. Если ты попытаешься продать свою долю, ты ничего не выиграешь. Такие дела. Знаешь, что ты получаешь в наследство? Камень на шею, пожирающий время и деньги. Это все, что у нас есть, но Ксавьер любил Ружеарк.
— Я тоже люблю, — промычала я сквозь прижатые к лицу ладони.
— Знаю, что любишь, — сказала она.
— А как же Гастон?
— Гастон? Ой, да Гастону меньше всего на свете нужно такое бремя. Он много лет назад продал свою долю Ксавьеру. Ему нужны были деньги, чтобы помочь Сандрине начать собственное дело. Нет, его жизнь — море; он ни на что его не променяет. Селеста только и ждет, чтобы уехать в Париж. Побежит за первым встречным. А Франсуаза… Она славная девушка, но… — она пожала плечами. — Он был весьма практичным человеком, наш Ксавьер. Он знал толк в подобных вещах, и хотел, чтобы Ружеарк достался тебе. И никому другому. Он его тебе доверил. Помни это.
— Благодарю, — прошептала я. Я боялась поднять на неё глаза — боялась, что снова начну реветь, но ей было не до сантиментов. Дело — прежде всего. Она дала мне ясно понять, что я меньше всех имею право на псевдоморальные увертки.
Она сказала, что не находит ни малейших причин, почему, ради общего блага, я не могу продолжать играть роль Мари-Кристин.
— Я вам объясню, почему, — сказала я. — Потому что Крис тоже была в бегах, и прошлое быстро её догоняет. Думаю, в течение двух-трех дней меня могут арестовать.
Поразительно, как стойко она перенесла шок. Но, возможно, я ошиблась, и никакого шока у неё вообще не было. Возможно, она намного лучше меня представляла, чем занималась Крис.
— Понятно, — сказала она.
— И в этом случае, — продолжала я, — у меня не останется выбора. Придется признаться полиции, кто я.
Она кивнула. Видно было, как она напряженно думает.
— Но и здесь не все так просто, — объясняла я. — Потому что прошлое Маргарет Дэвисон тоже настигает её.
И тут она снова меня удивила. Она рассмеялась.
— Так что я совсем запуталась, — сказала я и встала. — На похороны я останусь…
— Да, — рассеянно сказала она, погруженная в свои мысли. — Да, полиция вряд ли предпримет какие-либо действия до похорон.
— …но потом мне придется уехать. Простите. Мне бы так хотелось остаться. И стать хозяйкой Ружеарка.
С этими словами я вдруг ощутила, что ухаживать за поместьем вместо дяди Ксавьера — это почти так же хорошо, как если бы он сам был здесь, почти то же самое, и от этой двойной потери мне стала ещё горше.
Tante Матильда тоже поднялась — и расцеловала меня в обе щеки.
— Он доверял тебе, верил, что ты все сделаешь правильно. — И добавила так, словно эта мысль приятно её удивила: — В конце концов, что такое имя? Ничто.
