Девушка безмолвствовала.
– Кто?
Послушница упорно молчала. Бабка опять взялась ее тормошить, крича:
– Говори, кто это сделал? Кто?
Ответа не последовало, поэтому Нурлиса схватила послушницу за рукав:
– А ну-ка, пошли к Главе, он насильнику мигом виру учинит. Никому не позволено тут девок против воли брать! Никому!
– Донатос это… – прошелестело едва слышно.
– Донатос? – Старуха рухнула на сундук рядом с выученицей, словно подкошенная. – Донатос? Вот же упырь! Труповод окаянный! К Главе, ныне же! А ну, пошли!
Она вздернула несчастную на ноги и поволокла к лестнице.
– Нет! Бабушка, нет!!!
В голосе девушки было столько отчаяния, что старуха застыла.
– Бабушка, миленькая, не говори никому! – взахлеб тараторила послушница. – Тут парни одни, каково мне между ними быть – девке пользованной? Как я Нэду позор этот расскажу, как остальным креффам? Все пальцем в меня тыкать будут – выученицу ратоборца, как… как… Какой из меня вой после этакого? Как оплеванная ходить буду.
Она закончила почти шепотом, но старая поняла. Цитадель – мирок крохотный, в котором всяк всякого знает. Каково будет девке с этакой славой? Кто смеяться будет, а кто жалеть. И то и другое – горше полыни.
– Ну, ну, успокойся, не скажу, не скажу я никому. Ты настойку-то хоть пьешь?
Лесана кивнула.
– И то ладно. Ох, горе горькое… Идем, идем, милая.
Дико было слышать от едкой Нурлисы эти ласковые уговоры, но выученица словно плавала в вязком киселе. Бабка взяла послушницу под руку и подтолкнула к выходу из башни. Девушка спускалась по темной лестнице, и душу снова сковывало холодное оцепенение. И пуще прежнего болело и ныло тело.
Нурлиса, глядя, как неловко переступает по ступенькам несчастная, зло поджимала губы. По этой неровной, полной скрытого мучения походке все было ясно и без слов.
Через двор шли медленно. Лесана вся как-то сжалась, словно став ниже ростом, ссутулилась и смотрела под ноги.
– Вот ты где, значит, – раздался голос откуда-то справа.
Девушка вздрогнула и вскинулась.
Около конюшен стоял Дарен, скрестив на груди руки.
– Все выученики собрались, одной тебя нет. И сколько мы должны по Цитадели как псы бегать, во все углы заглядывая?
– Наставник… – залопотала Лесана, понимая, что ныне не сможет не то что бегать, но даже сидеть без боли.
– Ах ты, мордоворот! Бегают они! А то, что я, бабка старая, уже который день как собака рыщу, помощника прошу – так вам то без интересу? Вам бы бегать, да? – Нурлиса наступала на Дарена, поправляя на голове платок. – Так и знай, девку тебе в эту седмицу не отдам! Не мысли даже! Нэд ее отослал мертвецкие драить? Ну, так мертвецам все одно – в грязи ли, в чистоте ли лежать. А я – человек живой, мне помощь потребна! Котлы, вон, сколько уже не чищены стоят? Дров наносить? Прибрать помочь? Бегают они…
Дарен даже попятился от этакого натиска.
– Да угомонись ты, вот же заноза! – выругался он наконец. – Я покамест крефф ее, прежде чем девку припрягать, хоть бы слово мне молвила.
– Ах, слово тебе! Ишь, шишка великая! Крефф он! Я свое слово Нэду молвила. Он сказал, бери кого хошь, только отстань. Я и взяла, кто первая под руку попалась. Иль мне всю Цитадель обежать надо было и у всех позволения спросить? А?
Дарен сплюнул и махнул рукой:
– Ну, старая… Есть же ехидны! Седмицу пусть работает, раз Глава дозволил. А потом чтобы передо мной стояла. Поняла?
– Тьфу на тебя, – ответила бабка и поковыляла прочь, толкая Лесану в спину. – Иди, иди, ишь, еле ноги переставляет.
…В душном царстве Нурлисы девушка тихо осела на скамью и уткнулась носом в старую тканку.
– Пореви, пореви, доченька. – Головы коснулась сухая старческая ладонь. – Пореви, милая, легче станет.
Но слез не было. Выученица лежала, скорчившись, отвернувшись лицом к стене, и чувствовала только болезненную пульсацию внизу живота. Она не понимала, сколько так лежит. Долго-долго старуха гладила ее по волосам. Потом куда-то ушла. Время от времени ее шаркающая походка доносилась эхом. Скрежетала заслонка печи, стучала кочерга, трещали поленья, кто-то приходил и уходил. Девушка плавала в забытьи между сном и явью, то выныривая, то вновь погружаясь с головой.
Иногда старуха подходила к скамье, тяжко вздыхала, но, ничего не говоря, уходила. Потом подносила Лесане воды в деревянном ковше или сухарик, но та лишь качала головой и снова отворачивалась. Говорить, думать, есть, пить не хотелось.
– Вот ты дуреха, – подсаживалась к ней Нурлиса. – Поплачь, горе-то со слезами выходит. Сердце молодое живучее. Страдает остро, но и утешается быстро. Вот будет парень рядом хороший, и схлынет все…
Лесана вскинулась на своем ложе.
– Не надо мне никаких парней. Меня от одного запаха их блевать тянет, – со злостью прошипела она и снова отвернулась.
– Эх, глупая. Донатос тебе тело и душу истерзал. Да только тело само излечится. А вот душу лишь любовью да лаской исцелить можно. А любовь и ласку от кого получишь? Не от меня же, клячи старой. В объятиях только утешиться можно.
– Не нужно мне никаких объятий. Я в них зверем взвою.
Бабка качала головой, но молчала. Молчала и девушка. А потом Нурлиса снова начинала свои уговоры:
– Дитятко, давай к Нэду сходим. Колдун наказания не минует. Не молчала бы ты.
– Нет! – И она содрогалась всем телом.
– Ну, нет так нет… – вздыхала старая и уходила.
Но потом снова возвращалась и донимала гостью болтовней и какими-нибудь ничего не значащими вопросами. Та сперва отвечала коротко, глухо, но мало-помалу начинала говорить. Под эти разговоры Нурлиса заставляла ее то попить воды, то съесть пару ложек каши и снова укладывала, укрывая тканкой.
Через пару дней Лесана поднялась и принялась убираться в каморке.
– Встала никак? – удивилась старуха, вернувшись с ведром студеной воды.
– Встала.
– Иди, иди сюда, умойся вот…
Выученица остановилась возле печи и вдруг с горечью сказала:
– Зря ты со мной носишься. Бесполезная я. Никчемная.
Бабка подбоченилась и едко поинтересовалась:
– Сама выдумала аль подсказал кто?
– Сама. Что я за вой, если от колдуна отбиться не смогла?! – вдруг выкрикнула девушка.
Карга хмыкнула:
– Вой… Какой ты вой? Ты послушница. Вас о прошлом годе только прыгать да падать учили, ну колдовству там немного да лекарству. Палками помахать, тетиву подергать. Вой… Вас по осени лишь друг с дружкой сводить начали. А уж Даром ты и вовсе владеть не умеешь еще. Вой… Скажет тоже! – И она опустилась на лавку, вытирая вспотевший лоб уголком платка.
