Елена поднялась из-за столика и пересекла зал, подойдя к Гришке и сев рядом с ним.
— Здесь занято, — Гришка проговорил заранее приготовленную фразу и снова хлюпнул носом.
— А ты здесь не один? — спросила женщина на чистейшем русском языке. Гришка перестал хлюпать и повернулся на её голос.
— Нет, я здесь… с папой.
Елена заметила, что последнее слово мальчик произнёс с трудом, как-то уж очень натянуто.
— Скажи, а твоя фамилия, случайно, не Вороновский?
Гришка удивлённо поднял глаза на женщину.
— А откуда вы знаете? — негромко проговорил он и стал оглядывать зал, на всякий случай пытаясь найти глазами Стаса, но очередь у касс была большая и его видно не было.
— Значит, всё-таки Вороновский.
— Да.
— А где твой папа, и почему ты плачешь?
Родители учили братьев никогда не заговаривать на улице с чужими людьми, но эта женщина опасений не вызывала, — она знала, кто он, и потом, ведь они были не на улице.
— Лев где-то здесь? — спросила она.
— Нет, он в Москве вместе с мамой и Андрейкой, — услышала Елена.
— Как же так, — растерялась она, — ты же сказал, что ты с папой, или я что-то не так поняла?
— Я действительно с папой, только с другим, он там, берёт нам обед.
— Вот оно в чём дело. Значит, если Андрейка в Москве, то ты, стало быть, Гриша?
— Да, я Гриша, — шмыгнул носом мальчик. — А кто вы?
— Я хорошо знаю твоего папу, всего несколько дней назад он заезжал к нам, когда был в Оттаве, в командировке. Гриша, — беспокойно произнесла Латунская, — скажи, пожалуйста, а твои папа с мамой знают, где ты есть? — В голосе Елены слышалось сомнение. Что-то здесь явно было не так.
— Нет, они ничего не знают, — мотнул головой Гришка.
— Ничего не знают? — испуганно проговорила она, и Гришка увидел, что на щеках женщины, видимо, от волнения, появились два розовых круглых пятна. — Как же так, Гриша, они же будут беспокоиться?
Мальчик хлюпнул носом и заплакал опять.
— Я не знаю, как мне быть, я хочу к ним обратно, но новый папа ни за что меня не отпустит! И потом, я его тоже люблю. — Гришка выглядел жалким желторотым птенчиком, дрожащим, несчастным и запутавшимся.
— Знаешь что, я хорошо знаю твоего папу и просто уверена, что он сейчас очень переживает. Давай мы с тобой поедем ко мне, оттуда позвоним ему и узнаем, как там дела, а потом, если ты, конечно, захочешь, мы сможем вернуться в гостиницу к твоему новому папе. Ты ведь знаешь, где ваша гостиница?
— Знаю, там, по улице прямо, это недалеко. Только я не смогу уехать, потому что новый папа ничего об этом не знает, он будет волноваться.
— Но ведь ты уехал от старого папы, ничего ему не сказав? — произнесла Елена. Наверное, можно было бы придумать что-нибудь лучше, но в голову как-то сразу ничего другого не пришло, а время поджимало. — В случае чего ты же вернёшься.
— Наверное, это всё зря, — с горечью проговорил Гришка, — потому что они меня ни за что уже не простят, я же предатель.
— Я так не думаю, — сказала женщина, и глаза её мягко засияли. — Знаешь, все мы иногда совершаем странные поступки, но на то они и есть, родные и близкие, чтобы любить и прощать.
* * *
Наконец-то после чёрной полосы в дом Вороновских пришла радость. Нет, всё-таки есть на свете Бог! Не появись в кафе Елена, ещё совсем неизвестно, что из этого всего бы вышло.
Каждый готовился к появлению Гришки по-своему. Маришка наводила чистоту в доме и пекла его любимый сливовый пирог, у Льва наконец-то дошли руки починить сломанный джип на радиоуправлении, а Андрейка великодушно делился цветными карандашами, откладывая в Гришкину коробку самые длинные и красивые. Настроение в доме царило праздничное, дел хватило всем.
Особенно радостно стало тогда, когда через несколько часов раздался второй звонок Елены, сообщающий, что Гришка уже в самолёте. Господи, тринадцать часов — и он дома, просто не верилось, что всё самое страшное позади. Выяснив время посадки нужного рейса, Вороновские решили выехать в аэропорт заранее, торжественно дав слово Андрею, что он непременно поедет вместе с ними.
В приятных хлопотах время летело незаметно, наконец-то тиканье стрелки не раздражало: да пусть тикает, сколько ей хочется, ведь своими маленькими шажками она приближает тот момент, когда вся семья снова соединится вместе.
Очередной телефонный звонок никого не напугал, и правда, чего бояться, если самое страшное уже миновало, и Гришка скоро будет дома?
— Я вас слушаю. — Голос Льва журчал от удовольствия, впервые за эту неделю с его плеч свалился тяжкий груз неизвестности. Конечно, Гришка был ещё в воздухе, но уже совсем скоро они встретятся снова. Настроение Льва было таким замечательным, а радость, переполнявшая его, настолько велика, что поделиться своим счастьем хотелось со всем миром.
— Лёвушка, милый, здравствуй, — проворковала трубка, и Вороновского словно прошило током. Улыбка с его лица сползла, и оно стало напоминать плохую театральную маску.
— Ирина? — Губы его чуть шевельнулись, произнося её имя, и вдруг его охватил страх, не боязнь, не предчувствие чего-то ужасного, а именно страх, холодный, звонкий, проникающий во все уголки сознания без остатка. — Почему ты мне звонишь, у тебя что-то случилось?
— Нет, милый, это не у меня, это у тебя случилось, — нежно, растягивая мгновения удовольствия, произнесла она.
— О чём ты говоришь? — перебил её Лев.
— О Грише, конечно, — смакуя слова, сказала она. Голос Беркутовой напоминал сладкую тягучую патоку, до того липкими и обволакивающими были её интонации. — Разве не ужасно, что из семьи пропал ребёнок и что надежд на его возвращение с каждым часом всё меньше?
— Ты опоздала. — От сердца немного отлегло, и в голосе Льва прорезались презрительные нотки. Как он мог увлечься этой женщиной? Сейчас, видя всю её низкую сущность, он не понимал самого себя. — Так что повод для радости упущен, придётся тебе поискать его в другом месте.
Лев уже хотел положить трубку, как услышал слова, заставившие его вздрогнуть:
— Это ты так думаешь, дорогой, но смею тебя уверить, что ты ошибаешься. Повод порадоваться у меня есть. Как жаль, что ты не оставил мне никакой надежды на будущую встречу с тобой. Я бы сидела у окошка, любуясь на берёзки и поджидая своего милого, словно примерная жена, а ты бы приезжал время от времени скрашивать однообразные дни моей тихой старости. Да, жаль, что не вышло, — она издевательски цокнула языком, — ну да ладно, зато я могу любоваться на твоего сына, ведь он часть тебя самого, и потом, он гораздо ближе и пока ещё не так категоричен, как ты. Он просто чудесный — мягкий, плюшевый и пушистый.
— Что ты несёшь? Гриша не может быть рядом с тобой, даже при всём твоём желании, он уже в самолёте, по дороге в Москву.
