Я с интересом наблюдал, как производится мытье арестантов — им полагается мыться два раза в день. Их партиями подводят к большому водоему, у каждого свой таз, по команде они четыре раза окатываются, растираются и, по команде же, снова четыре раза окатываются. Затем по-быстрому надевают сухие саронги и уступают место следующей партии.
* * *
В ночной тьме вырисовываются стройные, изящные очертания арековых пальм. В них суровая красота силлогизма.
* * *
Л. К. У него прозвище гнилушка Гей. Он учился в Бейлли-оле, более образован и начитан, чем плантаторы и государственные чиновники, с которыми вынужден проводить время. Учился в кадетском училище, готовился в офицеры, но стал школьным учителем. Отлично играет в бридж, прекрасно танцует. Местные считают его заносчивым и относятся к нему крайне недоброжелательно. Одевается не без шика, умеет занятно вести беседу на оксфордский манер. Остроумно пересыпает речь жаргонизмами и в то же время у него речь человека образованного. Говорит своеобычно. Хорош собой, лицо интеллектуала — мог бы сойти и за молодого преподавателя Оксфорда или Кембриджа и за профессионального танцора из ночного клуба.
* * *
С. Чопорный, старательный, педантичный, добропорядочный и скучный. Жена — легкомысленная вертушка. Благодаря своим способностям занял в Сингапуре видное положение. По соседству с ними жила одна супружеская пара. Муж — брызжущий энергией здоровяк, жена — ханжа, такая же добропорядочная и скучная, как С. Оба средних лет. В один прекрасный день эта дама и С, к удивлению всей колонии, сбежали вместе. Брошенные муж и жена затеяли бракоразводный процесс и, в конце концов, поженились. С. лишился работы, поселился в Англии, живет в бедности с женщиной, которую увел от мужа. Полное торжество сингапурской колонии омрачает лишь то обстоятельство, что, по слухам, они бесконечно счастливы.
* * *
Прогуливаясь, я думал о широкой дороге — иногда я вижу ее во сне — дороге, петляющей по холмам точь-в-точь, как та, по которой я шел; она ведет в город, куда я, сам не знаю почему, стремлюсь попасть. По ней торопливо идут мужчины и женщины, и, проснувшись, я нередко обнаруживаю, что стою посреди комнаты — так велико мое желание слиться с толпой. Я ясно вижу город на вершине горы, обведенный крепостными стенами, вижу и дорогу, широкую, белую; петляя по холму, она ведет к городским воротам. Свежий душистый ветерок, синее небо. Они идут и идут вперед, женщины и дети, не переговариваясь — они устремлены к цели, лица их озарены надеждой. Они не смотрят по сторонам. Они спешат, их глаза горят нетерпением. Я не знаю, на что они надеются. Знаю лишь, что их гонит вперед некая неотступная мечта. Город несколько напоминает города на картинах Эль Греко, вырастающие на отрогах гор, — «землю моей мечты», зыбкие видения, которые встают при свете молнии, вспарывающей ночную тьму. Но те города — с узкими, кривыми улочками, обложенные со всех сторон тяжелыми тучами. В городе же, который мне снится, светит солнце, а улицы — широкие и прямые. Что за люди живут в этих городах мистиков, уклад этих городов, умиротворение, которое они дают истерзанному сердцу, — я смутно представляю; но что за люди живут в моем городе и почему тех людей на дороге так страстно влечет к нему, я не знаю. Знаю только, что мне насущно необходимо туда попасть и что, когда я наконец войду в его врата, я обрету там счастье.
Стихи;
Невыносима мысль, что я теряю
Тебя, и мы отныне будем порознь.
Хотя в твоем непостоянном сердце
Нет ни любви, ни нежности ко мне.
Я вижу: ты налево и направо
Непрошенные ласки раздаешь.
Когда же я пытаюсь разорвать
Цепь, что связала нас, ты оплетаешь
Меня своими нежными руками,
Чтоб удержать…
Благодарю смиренно
Тебя за все обманы и притворства,
За все твои скупые поцелуи,
Хотя за них я золотом платил.
Но та любовь, как я мечтал, до гроба
Не дожила. Она мертва сегодня.
Ах, где твоя былая власть, когда
Светлело небо от твоей улыбки,
А от небрежно брошенного слова
Средь полдня солнце покрывала хмарь?
Не смерть и не разлука, а усталость
Любовь казнят — и, как вода в реке.
Во время засухи, она иссякла.
Я заглянул в свое пустое сердце
И в ужасе, в отчаяньи отпрянул:
Моя душа — пустыня, дикий ветер
Над нею дует, и ночные птицы
Вьют гнезда среди царственных могил.
Теперь я на тебя гляжу с печалью,
И сожалею о своем страданьи,
Восторгах, боли, муке и блаженстве.
1930
Пансион в Никосии. Типично английская еда — так кормят в какой-нибудь гостиничке на Бейсуотер-роуд. Суп, рыба, жаркое, на десерт бисквит со сливками или горячий пудинг с заварным кремом, по воскресеньям плюс к тому закуска — фаршированные яйца. Две ванные комнаты, воду нагревают в колонке, топят ее дровами. В комнатах стоят узкие железные кровати и дешевая, крашенная белой краской мебель. На полу полоски ковра, смахивающие на лошадиные попоны. В гостиной — громоздкие, обитые английским ситцем кресла и столы, крытые мережевыми скатертями. Лампы яркие, но размещены так, что особо не почитаешь. По вечерам здесь собираются гости, играют по мелочи в карты, шумно подтрунивая друг над другом. Хозяин — толстячок-грек, дурно говорит по-английски, разносить еду ему помогает плюгавый греческий юнец с красивыми глазами и золотым зубом.
Жильцы. Военный, в прошлом драгун, джентльмен до мозга костей, отлично воспитан. У него туберкулез, и он то живет в пансионах Ривьеры, то кочует по Ближнему Востоку. Высокий, изможденный, с резкими чертами лица и жидкими, прилизанными волосами. Пожилая, полная дама, совершенно седая, но крайне веселая и кокетливая. Таких называют мужчинни-цами. Она то и дело хохочет и чрезвычайно игрива. Предприниматель из Египта со своей дородной женой. У него медно-красное лицо и седеющие, коротко, по-солдатски стриженные волосы; похоже, служил в армии. Старик в очках в золотой оправе, не спеша разъезжает по Европе, изучает, как обстоят дела с социальным обеспечением в разных странах. Пишет статьи для третьестепенных газетенок, собирает материал для книги об условиях жизни рабочего класса. Ни о чем другом разговаривать не может. У него большой запас затасканных анекдотов, которые он рвется рассказывать, но остальные жильцы идут на всевозможные уловки, чтобы его прервать. Две изящные дамы хрупкого здоровья — они практически не выходят из своих комнат. Другие женщины никак не могут взять в толк, почему им перед каждой едой подают в комнаты коктейли.
Тучный старичок с седой бородкой клинышком, в очках, прожил сорок два года в Японии. Его предприятие пострадало от землетрясения, перестало приносить доход и его пришлось ликвидировать. Он вернулся в Англию, решил поселиться с дочерью, купил дом в Харроу, предполагая до конца своих дней жить с ней и ее мужем. Дочь он почти не видел с тех пор, как ей исполнилось полгода, — ее тогда отправили в Европу — и, когда они поселились вместе, оказалось, что у них нет ничего общего. Начались нелады, и он, оставив ей дом, уехал на Ближний Восток. Тоскует по Японии и хотел бы туда вернуться, но понимает, что ему не по средствам жить там на широкую ногу, как прежде. Здесь он ходит в клуб, читает газеты, играет в бильярд. Вечерами в гостинице раскладывает пасьянс или слушает чужие разговоры. Сам вступает в разговор крайне редко, явно чувствует себя не в своей тарелке, но смеется, когда жильцы поддразнивают друг друга. Коротает свой век. Разговоры здесь сводятся к взаимному поддразниванию. Плата за пансион — десять шиллингов в день.
