Лабуан. Высаживаешься на пирсе и выходишь на главную улицу, тянущуюся вдоль моря. Это сплошная стена китайских и еврейских лавочек, довольно необычных: часто у одной лавчонки два-три хозяина; по одну сторону двери у окна — парикмахерское или зубоврачебное кресло, по другую — у окна верстак часовщика, в глубине торгуют консервами. Есть здесь три-четыре лавчонки еврейских торговцев из Багдада. В одной, где торгуют всевозможным мелочным товаром, в глубине на скамье возлежит еврейка удивительной, почти немыслимой красоты. Полулежа-полусидя, прикрытая одним линялым розовым халатом, она предается лени. Ее белые ноги босы. Прелестное, овальное лицо, матовая кожа, копна иссиня-черных волос, великолепные коровьи глаза. Казалось, она сошла со страниц арабских сказок. И такая в ней томная нега и чувственность, что дух захватывает. Муж у нее — долговязый, тощий, бородатый еврей в очках, таких во множестве встречаешь в лондонском Ист-Энде; сметливый, продувной и раболепный.
* * *
Малайская федерация. Заря на море. Я проснулся, едва начало светать, и вышел на палубу. Горы Перака затянуты дымкой, над ними нависли сизые облака, солнце, показавшись на миг, окрашивает их в розовые и золотые тона — ни дать ни взять саронги Тренгану.
* * *
Рисовые трупиалы. Белая стая беспорядочно мечется туда-сюда, как нечаянные мысли, проносящиеся в голове без всякой на то причины и какого бы то ни было порядка.
Резидент, советник посольства. Маленького роста, лет пятидесяти — пятидесяти двух, седые волосы, кустистые седые брови. Отличный профиль — в молодости явно был хорош собой. Голубые глаза поблекли, тонкогубый рот сложен в брюзгливую гримасу. Говорит так, словно у него нет зубов — понять, что он бормочет, очень трудно. Его считают застенчивым, но у меня такое впечатление, что он просто не знает, как себя вести в обществе. Теряется, когда надо представить людей друг другу. Не осмеливается уйти из гостей первым, только вслед за кем-то. Добросовестный и трудолюбивый, но недалекий. Из тех чиновников, которые вечно боятся совершить ошибку и оттого привержены дурацким предубеждениям и бюрократической волоките. Хотя прожил здесь лет тридцать, еле-еле говорит по-малайски, не интересуется ни страной, ничем, кроме своей работы, — хочет делать ее так, чтобы начальникам было не к чему придраться и чтобы можно было уйти в отставку, едва выслужит пенсию. Всецело сосредоточен на пустяках, для более общих соображений у него просто нет времени. Интересуется исключительно местными делами: клуб, кто прибыл в округ, кто убыл из него.
* * *
Плантаторы. Делятся примерно на два класса. Большинство — грубые, примитивные люди, из низших слоев среднего класса, говорят со скверным выговором или сильнейшим шотландским акцентом. Склад ума пошлый, мысли заняты исключительно каучуком и ценами на него, а также клубными развлечениями. Что касается жен, то одни жеманятся, тщась выглядеть леди; другие — крикливые, шумные и разбитные. Плантатор второго класса окончил частную школу, а то и университет. Плантатором стал, потому что не мог заработать на жизнь в Англии, а выращиванием каучуконосов, как видно, можно заработать, не имея ни подготовки, ни опыта. Нередко слишком уж старается довести до сведения, что по рождению он джентльмен, однако по уровню беседы и по интересам ничем не отличается от других плантаторов, разве что в Англии, в отпуске, ведет несколько иной образ жизни. К государственным чиновникам все плантаторы относятся одинаково — со смесью страха, зависти, презрения и раздражения. Исподтишка насмехаются над ними, но прием в саду или обед в особняке резидента для них — целое событие. Отыскать среди плантаторов человека образованного, начитанного или утонченного — задача не из легких.
Малайская федерация. Мак остановился в пансионе; постоянно он живет на юге Голландского Борнео, а сюда приехал в надежде продать компании «Данлоп» плантации каучуконосов, принадлежащие каким-то голландским малайцам. Впрочем, готов торговать всем, чем угодно; ухлопал уйму времени — пытался всучить автомобиль молодому евразийцу и заинтересовать каких-то сингапурских евреев черными бриллиантами, заверяя их, что может выхлопотать права на ведение разработок в Борнео. За последние тридцать пять лет объездил чуть не весь Борнео и перепробовал множество занятий. Сначала был миссионером, затем государственным чиновником, занимался межеванием на Пераке; после чего стал плантатором, затем горняком, был представителем самых разных европейских фирм. Похоже, ни в чем не достиг успеха, теперь ему без малого шестьдесят. Высокий, крепкого сложения, ступает по-мужицки тяжело, так, будто пытается вывязить башмаки из глины. Бурое лицо, голубые глаза с покрасневшими веками. Производит впечатление мелкого пройдохи. Повествуя о Малайской федерации, рассказывает в основном о людях, которые так ли, сяк ли его надули, пытается внушить, что он — единственный честный человек в этом мире мошенников. Из всех его рассказов интерес представляет лишь один — о женщине, которая вскоре после свадьбы узнала, что трое-четверо полукровок в их деревне — дети ее мужа, и подговорила вождя племени утопить их. Возможно, история эта — вымысел от начала и до конца, но он рассказывал ее до того желчно и смешно, что я в нее поверил.
* * *
О. Секретарь клуба, маленький, сутулый, ему около пятидесяти. Владеет плантацией давно. По общему уровню и начитанности куда выше большинства местных, весьма остроумно и ядовито вышучивает плантаторских жен, ропщущих на тяготы жизни вдали от Англии. Говорит, что плантаторы, как я и предполагал, в основном, выходцы из нижних слоев среднего класса, и их жены в большинстве своем на родине стояли бы за прилавком, тогда как здесь у них дома, множество слуг и автомобили.
* * *
Дж. Р. Инженер, состоит на государственной службе. Низенький, щеголеватый, с четкими чертами лица, седой. Педантичен. С ног до головы солдат и джентльмен, имеет дом на острове Уайт и через год, когда выйдет в отставку, намерен поселиться там. Подыскивает себе занятие, подумывает о птицеферме — надеется, что так скоротает время и получит десять процентов дохода от вложенной в ферму суммы. Типичный отставник, все предрассудки военной касты для него незыблемы. Легко представить, как он сойдется с отставниками, в конце концов обосновавшись в Вентноре.
* * *
П. Дюжий, дебелый грубиян-ирландец с двойным подбородком. Лицо кирпично-красное, как и положено ирландцу, — кудрявый, голубоглазый, говорит с сильным акцентом. Тридцать пять лет на государственной службе, начинал простым полицейским. Теперь возглавляет полицию. Недавно женился во второй раз на смазливой девчонке из Белфаста, моложе его дочери, по виду типичной буфетчице. Весело, благодушно подшучивает над собой. Водил нас по тюрьме. Показал арестантов, приговоренных к длительным срокам; закованные в кандалы, они заняты на разных работах. Кто моет рис, кто плотничает. В двух тесных камерах содержатся смертники, они сидят по-турецки на койках, совершенно голые, если не считать тюремных саронгов — полоски замызганной белой с тюремным клеймом ткани, вытканной самими заключенными. Они ничего не делают. Смотрят прямо перед собой. Нам сказали, что за три дня до казни им дают по пять долларов в день, и они могут потратить их по своему усмотрению на еду, выпивку или курево. В день казни смертник идет через тюремный двор к водоему, там он моется, затем в комнату, где ему дают завтрак, затем по узкой лесенке в камеру, где приговор приводят в исполнение. На голову ему натягивают белый колпак и поворачивают лицом к стене. Вокруг шеи обертывают веревку, привязанную к железному кольцу в потолке, ставят на крышку люка и выдергивают засов. Это приспособление нам демонстрировал препошлейший кокни, приземистый, с почерневшими обломками зубов, женатый на японке. Я спросил, не ужасает ли его смертная казнь, он в ответ только засмеялся и сказал, что это не мешает ему спать. Он рассказал, что арестант, которого должны были казнить на следующий день, на вопрос, есть ли у него последнее желание, ответил: «Есть, я хочу женщину». Начальник полиции прыснул: «Молодчага, — сказал он. — Я, разумеется, не стал бы возражать, но, сами понимаете, это против правил. Местное общество сжило бы меня со свету».
