— Значит, в здешних лесах ты нашел наконец место, где решил остановиться? — сказал Аквила, снова натягивая на себя нижнюю тунику.
— Да, я и мои пчелы, мы нашли приют в соседней долине, к северо-западу отсюда. — Брат Нинний помог ему надеть жесткую кожаную тунику и застегнуть ремни. — Расслабь нижнюю пряжку, иначе ты снова натрешь рану, — сказал он. — Мои ульи со мной, есть у меня и бобовые грядки, и садик с лекарственными растениями — всё, как и прежде. Сейчас я возвращаюсь к ним. Ты последний, кому сегодня потребовалось мое лекарское уменье, больше я здесь не нужен.
Аквила вдруг отчетливо вспомнил развилку ниже ясеневого леса, когда он пошел одной дорогой, а Нинний другой. Он поднялся на ноги и, боясь, что Нинний будет возражать, торопливо сказал:
— Я тебя немного провожу.
— Но ты устал, мой друг, и тебе необходим сон.
Аквила провел тыльной стороной ладони по лбу:
— Я устал, но нуждаюсь в твоем обществе больше, чем во сне. Я… — Он осекся, опустил руку и посмотрел на Нинния. — Позволь мне пойти с тобой, Нинний, это лучше, чем бродить всю ночь по лагерю.
Они глядели друг на друга, забыв о женщинах и сидящих вокруг очага раненых, внимательно наблюдавших за ними. Аквила подумал: сейчас начнутся расспросы, но брат Нинний, видно, не растратил своего дара никогда не задавать вопросов.
— Тогда пойдем, друг, — только и сказал он.
Очень скоро они покинули лагерь и двинулись на северо-запад вверх по склону холма, через лесистые террасы. Ветер в деревьях стонал, как море в непогоду, и серебристый свет то появлялся, то исчезал, когда рваные тучи проносились по небу. Земля в лесу вся была усеяна сорванными ветками, и они то и дело цеплялись за ноги. Брат Нинний шагал сквозь бушующую стихию, словно ступал по ухоженной дорожке, ведущей к дому. Они перевалили через широкий гребень холма и стали спускаться. Дым, который принес налетевший порыв ветра, и лай собак свидетельствовали о близости деревни, может быть, той самой, о которой говорил Арт.
— Эти люди тоже танцуют на празднике Белтин во славу Рогатого, как и твой железный народ? — спросил Аквила.
— Да, — донеслось до него из темноты. — Но в промежутке они, как и те, слушают Слово Божие.
Они вышли к речушке с меловым дном — быстрый поток тащил нити водорослей, в которых запутались охапки ольховых листьев, — и пошли вдоль нее: Нинний — впереди, Аквила послушно — за ним. Вскоре лес стал редеть, и заросли тиса и дуба уступили место бузине и боярышнику, лесному ореху и иве, но и этот кустарник уже почти кончился, и показались голые склоны.
Брат Нинний вдруг споткнулся обо что-то и едва не упал. Аквила, шедший за ним, услышал тихое восклицание.
— Что там такое? — спросил он.
— Человек… Человеческое тело. — Нинний опустился на колени среди поломанных веток и сухих стеблей болиголова.
— Сакс?
— Скорее всего. Но сейчас я знаю одно — предо мною человеческая плоть. — Нинний перевернул тело, и неясное бледное пятно проступило в темноте. И в то же мгновение из-за туч выплыла луна и поток света хлынул вниз на заросли орешника, заливая серебром разбушевавшуюся ночь. И смутное пятно вдруг превратилось в лицо, окруженное спутанными темными волосами, лицо человека в сакском боевом одеянии. Теперь оно не было искажено яростью, как в тот день, когда рухнула стена из щитов, напротив, оно было полно покоя, как лица, вырезанные на могильных плитах.
На Аквилу словно обрушился удар, на миг ослепивший его, а следом наступило прозрение: да, он предчувствовал, вернее, знал, что он здесь найдет! И ему показалось, что ветер стих и замер в молчании лес.
21
Возвращение Одиссея
Руки Нинния обшарили тело молодого воина.
— Жив, но плечо рассечено до кости, — сказал он, подняв наконец голову и взглянув на Аквилу. — Скоро он придет в себя, но, боюсь, хорошего для него в этом мало.
И как бы в подтверждение его слов, далеко в лесной темноте снова раздался пронзительный крик, какой Аквила уже слышал в начале вечера. Охота все еще продолжалась.
Он прислушался, напряженно вытянув шею в сторону, откуда донесся крик, затем опустился на одно колено возле юного сакса. Лунный свет весело плясал на рукояти сакского меча. Аквила отстегнул меч и вместе с портупеей забросил его подальше в речку — там, среди ольховых корней ему место, целее будет… Он подсунул руки под спину мальчика, чтобы удобнее было его поднять. Сейчас, в этот миг, вся душевная тревога, смутное, неподвластное Аквиле беспокойство последних дней сошлись в одной точке, словно на кончике стрелы, направленной к цели.
— Еще далеко до твоего дома? Мешкать нельзя!
— Совсем близко. Если бы я не пригасил огонь перед тем, как уйти, ты бы уже с вершины холма увидел свет от очага, — сказал брат Нинний. — Давай-ка мне его и уходи. И забудь, что мы сегодня ночью гуляли по холмам.
Аквила покачал головой, даже не вдаваясь в смысл сказанного. Он чуть пошатнулся, когда поднял на руки тяжелое тело.
— Показывай дорогу, я — за тобой.
Нинний взглянул на него с каким-то странным любопытством, потом встал с колен и шагнул вперед, раздвигая и придерживая ветки.
— Раз так, пошли, — сказал он.
Аквила двинулся за ним, пошатываясь и спотыкаясь под тяжестью ноши. Но скоро заросли бузины и орешника остались позади, и перед ними открылось ровное пространство. Травы в лунном свете тускло отливали серебром, тут и там темнели кусты утесника. А на расстоянии примерно полета стрелы виднелась уютная, крытая папоротником хижина, сидящая на кусочке обработанной земли, будто курица в разогретой солнцем пыли.
— Подожди меня здесь. Хочу удостовериться, все ли в порядке, — сказал Нинний. — Когда услышишь свист, можешь идти.
Аквила остался один. Он стоял и смотрел, как постепенно удаляется приземистая фигура монаха, мелькая среди кустов утесника, пока ее совсем не поглотил темный проем двери. Он заприметил три улья, притулившиеся к хижине, как цыплята к наседке, и обрадовался им, словно встретился со старыми знакомыми. Значит, будет светлый тимьянный мед, не такой тягучий, как вересковый, но такой же сладкий.
Послышался тихий свист, и тут же в хижине загорелся свет. Пока Аквила ждал, он, чтобы не держать сакса на весу, опустился на одно колено. Он не хотел класть мальчика на землю, поскольку не был уверен, хватит ли у него сил поднять его так, чтобы еще больше не повредить раненое плечо. Он с трудом поднялся и стал пробираться сквозь утесник, затем прошел между бобовыми грядками с прошлогодними остатками торчащих стеблей и черных листьев, стремясь поскорее достичь полосы света, который становился все ярче. Задыхаясь, он наконец дошел до двери и почувствовал, как кровь потекла из раны на боку под кожаной туникой. Внутри маленькая круглая хижина показалась ему золотистой и тихой после окрашенного серебром мрака штормовой ночи; пошатываясь, он направился к постели из вороха папоротниковых листьев у стены и опустил на нее свою ношу.
