И для грусти, и для радости причины у него имелись. Впрочем, грусть не слишком подходит для характеристики глубокой обиды, им испытываемой.
«Вот уж сволочи, так сволочи! А ведь друзьями, гады подколодные, прикидывались, да не один год! Нет, правду люди говорят, что хороших колдунов не бывает. Эх, недаром Пророк запретил винопитие, недаром…»
Юхим, со свойственной некоторым непоследовательностью, уже забыл, что сам попросил друзей-характерников помочь избавиться от непреодолимой тяги к горилке. Скажем прямо – беседа с гетманом перед рейдом на Гданьск произвела на него сильное впечатление. Умел Богдан внушить страх божий даже отморозкам, не боявшимся ни пули, ни сабли, ни черта лысого. Сбегать с Малой Руси или помирать – пусть самой что ни на есть героической смертью – ему не хотелось. Вот он и обратился уже после набега к Москалю-чародею и Васюринскому за помощью.
Те и постарались. Сначала долго что-то обговаривали, спорили, а потом Иван среди белого дня Срачкороба усыпил и заколдовал. Да так, что теперь от малейшего запаха спиртного знаменитого шутника тошнило немилосердно, просто выворачивало. Ни в гости сходить, ни у себя уважаемых людей нормально принять будущий святой – народная молва его к лику святых уже причислила – не мог. Что же это за угощение – без наливки, горилки, пива и вина?
«Не о таком я просил! Не такое лечение мне было нужно! Это ж теперь я в изгоя превращусь – ни к людям выйти, ни у себя их принять».
Последний случай получился совсем вопиющим. Приглашенный быть крестным отцом Юхим с обряда крещения в церкви сбежал. Очень уж от батюшки разило перегаром, все содержимое желудка будущего крестного неожиданно двинулось в путь обратно. С огромным, просто неимоверным напряжением сил удалось не облевать батюшку и малыша, выскочить на улицу, вывалив съеденный завтрак на траву там. Скандал.
Рассказывать всем о том, что его заколдовали от тяги к горилке, Юхим постеснялся. Точнее, постыдился – настоящий казак должен своей волей от соблазнов уклоняться. Пришлось врать. Первое, что на ум пришло, – душа не выдержала дуновения греховности от попа. О том, что это может тому аукнуться крупными неприятностями, не сообразил, уж очень плохо сам себя чувствовал.
Батюшка, также вышедший на крыльцо церкви, услышав такое обвинение, пошатнулся, побледнел и на нетвердых ногах вернулся в храм. Где пал на колени перед иконой Божьей матери и начал истово молиться, то и дело совершая поясные поклоны. Видимо, имелись у него тяжелые незамоленные грехи, упрек попал не в бровь, а в глаз. Кончилось все уходом попа в монастырь, благо был он вдовцом. Опеку же за его детьми поручили одной из сестер новоявленного монаха. Впрочем, может, под влиянием поступка отца, может, по какой другой причине в женский монастырь вскоре удалилась и его старшая дочь. Естественно – кто бы сомневался, – этот случай людская молва приписала к числу подвигов святости Юхима Срачкороба.
Крестным отцом Юхим таки стал на следующей неделе, уже при помощи другого батюшки, приехавшего из соседнего села. Трезвого, на вид – немного испуганного, очень старательно проводившего службу.
Кстати, находясь среди толпы пиратов и убийц (не было на фронтире других, неунизительных способов выжить, иначе как добывая пропитание саблей), Срачкороб никаких дуновений греховности от них не почуял. Может быть, оттого, что считали они себя истовыми защитниками православия. А возможно, и потому, что даже символическая выпивка в походе у казаков исключалась их законами. Здесь и от откровенных алкоголиков спиртным не пахло.
Но куда чаще выражения обиды лицо знаменитого шутника посещала улыбка счастья. Бог его знает почему, но со стороны он начинал в эти моменты выглядеть глуповатым и неопасным. В волчьей стае, вышедшей на охоту, реакция у окружающих на такое инстинктивная. А некоторая заторможенность в ответах на подколки, посыпавшиеся со всех сторон, только обострила для него ситуацию. Многочисленные жертвы его шуток и розыгрышей почуяли возможность отыграться.
Между тем Юхим не сошел с ума, не сдурел даже временно. Скорее наоборот, долгое воздержание от употребления спиртного и прием многочисленных укрепляющих лекарств сказались на его здоровье – в том числе духовном и умственном – самым положительным образом. Правда, сказать, что чувствует себя как в молодости, не мог. Нередко побаливали пострадавшие от спиртного, побоев и простуд внутренности, куда медленнее с несравненно более сильными болевыми ощущениями восстанавливался мышечный тонус – и за полгода не удалось вернуть свои прежние силу и скорость движения. При всем том мозги шутника работали уже с прежней эффективностью, выставить недоброжелателей дураками он сумел бы легко. Сумел, если бы имел такое желание, на данный момент отсутствующее. Не до того ему было.
«Святой человек» ушел в свои переживания и воспоминания.
«От же баба – дура! Нет чтоб сказать заранее, я б… я б…»
Однако длительный, тщательный перебор возможных собственных действий оказался неудачным. Ничего путного Юхим измыслить не смог, уклонение от похода на юг – при малейшей возможности в нем поучаствовать – им отметалось с ходу, а других вариантов, иного развития событий, не имелось. Да и не могло иметься: либо идешь в поход, либо остаешься дома, возле жениной юбки. И хоть впервые в жизни ему не просто хотелось, жаждалось с невероятной силой именно остаться, уклониться от нынешней военной кампании он не мог. Сам себе такого не простил бы. Помимо запланированного взятия Истамбула, не налета-грабежа, а полного овладения великим городом, намечалось еще одно историческое действо, о котором даже из его будущих участников почти никто не знал. Не проводить одного из двух друзей, Васюринского, да почти всех боевых товарищей-сечевиков в дальний путь, скорее всего навсегда, было совершенно невозможно. Можно сказать, невообразимо.
«Правильно люди говорят, що все зло – от баб! Ведь уже был с Аркашей уговор, що меня отпустят с Иваном. Он хоть и кривился, будто уксуса хлебнул, но согласился замолвить словечко перед Хмелем, щоб не препятствовали мне поучаствовать в этом деле. Только собрался сказать при расставании, щоб поменьше слез было, об этом жене, а она как брякнет: «Я непраздна».
Странное дело, хотя неожиданно возникшее препятствие для присоединения к войску Сирка огорчало, расстраивало казака донельзя, на лице его опять расплылась улыбка погружения в нирвану, таки и правда придававшая ему вид глупый и безобидный.
Вообще-то женщины в жизни будущего святого всегда были на втором, в последние годы так на двадцать втором месте. Известно, что они плохо понимают шутки, склонны к истерикам и требуют подарков… Юхим с детства был солидарен с пословицей: «Курица – не птица, баба – не человек». Жизнь в сугубо мужском обществе Сечи, практически в монастыре, немалая часть членов коего с прекрасным полом отношений принципиально не имела[16], только укрепила его в этом мнении. И если бы не насильственная женитьба, в таком убеждении он бы и умер. Да влез в его жизнь гетман, потоптался по ней подкованными сапогами, и все, пропал казак.
