Коммодор откашлялся.
— Добрый вечер, мисс Клеменс.
— Капитан Блэкуэлл, кажется, кое-что забыл. Я решилась вторгнуться к вам, так как сочла это важным… О Господи!
Она вытаращила глаза при виде Остина. Потом проскользнула под рукой Гейнсборо и поспешила к любимому.
— Остин, что случилось? Ты ранен?
Гейнсборо, стоявший у нее за спиной, проговорил:
— Он поскользнулся и упал. С ним все будет в порядке.
Эванджелина опустилась на колени рядом с Остином. Ее рукав прошуршал, как весенняя листва, когда она протянула руку и коснулась его лица.
— Все будет хорошо, — сказал ей Остин. — Иди домой.
— Я подумала, что это важно. Потому и пришла.
Она выразительно посмотрела ему в глаза. И, наклонясь, незаметно подмигнула ему.
Остин подавил стон. Он знал: она пришла не потому, что подумала, будто он забыл бумаги. Она пришла, чтобы спасти его.
Она наклонилась еще ниже, и он чуть не растаял от ее свежего аромата.
Гейнсборо быстро подошел к ним.
— Вы принесли бумаги? Как мило с вашей стороны, дорогая. Вы можете отдать их мне. Остин собирался их принести.
Эванджелина встала. Остин видел ее парчовые туфельки, облегающие узкие ступни, — его гипнотизировала их изысканная женственность. Ему хотелось протянуть руки и провести ладонью по ее лодыжкам, хотелось прижаться к ним губами.
Эванджелина подошла к камину и стала спиной к Гейнсборо.
— Бумаги, которые он оставил, — это всего лишь список имен, насколько я понимаю. Вы уверены, что это те самые документы?
Коммодор медленно приближался к ней, не сводя с нее глаз.
— Конечно, моя дорогая. Они очень важны.
Эванджелина обернулась. Листы писчей бумаги зашуршали в ее руках.
— Но они не выглядят… очень уж важными.
Гейнсборо остановился и улыбнулся, хотя глаза его не улыбались.
— Женщине они могут показаться не очень важными, но уверяю вас: это те самые бумаги. — Он протянул руку. — Вы можете отдать их мне.
Эванджелина молча смотрела на него. Потом, быстро как молния, развернулась к камину и подняла бумаги прямо над огнем.
— Отпустите Остина. — В голосе ее слышалась истерика. А рука, державшая бумаги, дрожала.
— Дорогая, что вы делаете?
Остин вскочил на ноги.
— Эванджелина!..
Тут в дверях появился огромный Джереми. Он зарычал и шагнул к Эванджелине. Та поднесла бумаги ближе к огню. Гейнсборо застонал и отчаянно замахал слуге, давая понять, чтобы он стоял на месте.
Остин шагнул к камину.
— Эванджелина, отдай их мне.
— Нет. Не отдам, пока они не отпустят тебя домой.
Гейнсборо обливался потом.
— Да, конечно, он может идти домой, — сказал коммодор. — Он пришел только затем, чтобы отдать документы. Так что вы можете идти домой вместе.
Эванджелина посмотрела на Гейнсборо, потом — на Джереми и на Остина.
— Боюсь, я вам не верю. Позвольте Остину покинуть дом, а потом я отдам вам эти бумаги.
Мысленно улыбнувшись, Остин пробормотал:
— Я рад, что завтра мы поженимся. Потому что первое, что я сделаю как муж — изобью тебя до синяков за все это.
— Тогда я рада, что мы еще не женаты, — заметила Эванджелина.
Гейнсборо судорожно сглотнул.
— Он будет прав, если накажет вас, девочка. Делайте, как он вам говорит.
Остин же ужасно разозлился. Ведь Гейнсборо знал его пятнадцать лет, и все-таки он принял его слова за правду. Коммодор поверил, что он, Остин, может обидеть такую хрупкую и беззащитную женщину, как Эванджелина.
Ну, может, не такую уж беззащитную…
Ведь она, отважная и неукротимая, видела пиратов и мятежников, охранников испанской тюрьмы и английский фрегат, видела море и шторм, а сейчас готова была пойти на смерть, потому что думала, что так спасет его.
И он любил ее за это.
— Эванджелина, оставь эти бумаги и отправляйся домой.
Она прищурилась:
— Сам иди домой.
Лицо Гейнсборо посерело.
— Ради Бога, Джереми. Возьми бумаги.
Для такого крупного человека Джереми двигался очень быстро. Остин стал перед ним. Слуга замахнулся, но Остин перехватил его руку.
А Эванджелина бросила бумаги в камин, и пламя поглотило их.
Раздался отчаянный вопль Гейнсборо. Спотыкаясь, он пошел к камину, упал на коврик перед ним и попытался схватить бумаги, которые корчились в огне.
Остин оттолкнул Джереми, схватил кочергу и пошевелил бумаги в камине. Но Гейнсборо схватил их и попытался погасить огонь руками. Однако у него ничего не получилось — клочки почерневшей бумаги медленно опустились на ковер.
Гейнсборо завопил:
— Они пустые! Эти тоже пустые! Господи, помоги мне!
Остин же с облегчением подумал: «Наверное, мне придется устроить у себя дома тюрьму, как на корабле, и каждую ночь запирать Эванджелину там, чтобы удержать ее от таких безумных эскапад».
Джереми заревел и ринулся на него. Остин, замахнувшись кочергой, ударил его по плечу. Джереми взвыл и, отбив кочергу, снова накинулся на него.
Зазвенело разбитое стекло, затрещало дерево, и в комнату ввалились двое мужчин. Остин, который боролся за свою жизнь, не оглянулся, но он и так знал, что это Сьюард и лорд Рудольф Уиттингтон. Что ж, этих он тоже посадит в свою тюрьму. А они тотчас же набросились на Джереми, нанося слуге мощные удары, каждый — со своей стороны.
Джереми пискнул, как мышь, попавшая в лапы кошки, и упал на колени. Уиттингтон схватил его за волосы и тут же нанес ему удар в челюсть — как и полагалось в английском боксе. Джереми рухнул лицом на ковер и затих.
Сьюард засмеялся, а Уиттингтон, взглянув на свою руку, проворчал:
— Проклятие, у этой скотины железная челюсть.
— Остин!.. — раздался голос Эванджелины.
Она сидела на полу, держа голову Гейнсборо на коленях. Старик прижимал руку к груди, и дыхание, слабое и частое, вырывалось сквозь его посеревшие губы.
Остин опустился на колени рядом с ним.
— Сэр, что с вами?
— Мой мальчик… — едва слышно произнес коммодор дрожащими губами, и по подбородку его стекала слюна.
Остин взял его за руку — холодную как лед.
— Сэр, лежите тихо. Сьюард, пошлите за доктором.
Молодой человек кивнул и выбежал из комнаты.
А Гейнсборо, коснувшись плеча Остина, прошептал:
