И закипело на берегу большого озера побоище. Поначалу фанатики брали верх, но потом селяне разозлились и стали теснить противника, колотя крестоносцев чем попало по головам.
В самой гуще врагов рубились дружинники, вооруженные лучше крестоносцев. Им удалось сосватать в Орлеане несколько учеников мастера Бермана, умеющих плести кольчуги и ковать латы. А у князя Мечислава были латы работы самого мастера.
Князь рубил фанатиков, словно сено косил. И очень удивлялся, почему некоторые из них полезли в драку вообще без оружия.
В этом, однако, не было ничего странного. Крестоносцев было не так много, как хотелось бы императору Льву, но все-таки больше, чем настоящего оружия для ближнего боя.
Мастера, способные выковать меч или хотя бы переделать в холодное оружие автомобильную рессору, были наперечет, зато у них не было отбоя от клиентов. Фанатики же в ослеплении своем тащили мастеров на костер наравне со всеми и добились, что все они ушли из города.
В результате крестоносцам пришлось вооружаться подручными предметами и в этом они мало чем отличались от тех же дачников. Но были среди них и совсем безумные фанатики, уверенные, что Бог дарует им победу и вовсе без всякого оружия.
Этих, понятно, уложили первыми. А поглядев на их растерзанные тела, дрогнули приблудные крестоносцы, которые были в большинстве. И когда они отступили, уже ничто не могло спасти вооруженных фанатиков от безжалостного избиения.
Фанатизм, конечно, сам по себе сильное оружие, и у дачников порой сдавали нервы, когда эти одержимые кидались на вилы и колья, выпучив оловянные глаза, оскалив зубы и выкрикивая нечеловеческим голосом:
– С нами Бог!!!
Но как видно, в этот день Он был на другой стороне.
И дачники уже готовились праздновать победу, когда выяснилось одно неприятное обстоятельство.
Часть крестоносного войска, сохранившая какое-то подобие дисциплины, под командованием императора Льва обошла поле битвы стороной и, не вступая в стычки с местными жителями, направилась по дороге в сторону Орлеана.
Этому немало способствовал гонец от Торквемады, который известил императора, что инквизитор жив и ждет его со своим отрядом неподалеку от цели.
– Мне поручено вас проводить, – сказал гонец, и дальше дело пошло быстрее.
Беда в том, что крестоносцы не потрудились разведать местность и смутно представляли, где тот Орлеан вообще находится. И до появления гонца все шло к тому, что белые воины Армагеддона, завидев любую встречную деревню, будут в восторге реветь: «Орлеан!» – как когда-то древние крестоносцы при виде каждого города вопили: «Иерусалим!»
Но Торквемада был умнее. Он все разведал и приготовил пути. И даже заверил императора через гонца, что в Орлеане их пока не ждут.
И перед императором забрезжила надежда, что вся эта безумная затея еще может выгореть.
65
Открытие новгородских биологов, что земля в дикой степи родит такие скороспелые и богатые урожаи, о которых на старых землях уже стали забывать, президент Гарин воспринял, как добрый знак.
К границе степи сразу потянулись дачники и беженцы и проблема, чем кормить город и поселки, решилась в одночасье.
Серьезных проблем не было и до этих пор. Рыбные реки и грибные леса по южной стороне Ильменя позволяли не беспокоиться о прокорме. А растительную пищу охотно продавали дачники на Тверском перевозе.
Продавали, естественно, за нефть. Вернее, за бензин и керосин.
Зачем им то и другое, Гарин не спрашивал, но догадывался.
Нефтепродукты постепенно приобретали примерно то же значение, что и самогон. Они превращались в суррогатную валюту.
Их было еще слишком мало, и в них очень нуждались кремлевцы и дзержинцы, которые вели на улицах перманентно пылающей Москвы последнюю механическую войну. Поэтому нефтепродукты можно было выгодно сбыть с рук.
Но все-таки выращивать еду на месте удобнее, чем возить ее откуда-то с Волги. Транспорта и так не хватало. Так что дачникам в Новгороде были рады и даже не очень настаивали на соблюдении гаринского Кодекса строителя цивилизации.
Хлеб насущный дороже.
А за хлеборобами следом пожаловали дикари и сектанты.
Они всегда следовали по пятам за дачниками, как мыши и тараканы следуют за человеком, расселяясь по девственным местам только после того, как там появятся люди.
Первыми нагрянули братья-славяне – близкие родичи язычников Перунова бора, которые, однако, считали, что вблизи от Москвы нельзя возродить и сохранить древние обычаи в чистоте, и потому удалились от цивилизации аж за Волгу.
Еще они не пахали и не сеяли, жили охотой и рыбалкой, но не считали грехом и сбор урожая на чужих полях. Так что от Москвы они ушли, а от деревень и хуторов не решались.
Но братья-славяне – это были цветочки. Ягодки начались, когда на Новгород обрушилось дикое племя экологов, которые в нарушение Кодекса строителя цивилизации учинили массовую акцию протеста в голом виде и с плакатами:
«Долой цивилизацию!»
«Нефть это яд!»
«Муха тоже вертолет!»
И так далее.
Разогнать демонстрацию Гарин не решился. В нем еще сильны были либеральные предрассудки, навеянные журналистским прошлым, и стремление железной рукой загнать человечество к счастью еще не вполне овладело им.
Но беспорядки начались все равно. С экологами сцепились мирные жители, и поскольку последних было больше, демонстрантам пришлось отступить.
Но они пообещали вернуться в подмогой.
Верная соратница президента Гарина биолог Тамара Крецу, которая, собственно, и сделала упомянутое выше открытие, воскликнула в сердцах:
– Надо было строить город в пустыне! Туда бы они точно не добрались.
Эта добрая женщина целиком и полностью разделяла страсть Гарина к возрождению цивилизации и гармонично сочетала в себе любовь к природе с ненавистью к зеленым террористам.
– Настоящие экологи примиряют цивилизацию с природой, а не воюют с цивилизацией от имени природы, – сказала она однажды, и за это дикие экологи навечно вписали ее в список своих главных врагов.
Может, она бы и не удостоилась такой чести, но Гарин еще в Белом Таборе поручил ей возглавить Академию Наук Экумены, так что она была у всех на виду, и даже прославленные ученые, которых эвакуировали из Москвы во время последних беспорядков, не решались оспорить ее права на этот пост.
Впрочем, на Земле за все ее открытия в области экуменской биологии ей наверняка полагалась бы Нобелевская премия. Работая в поле, на главной биостанции Белого Табора, она неизменно первой выдвигала сенсационные гипотезы, которые затем подтверждались кабинетными учеными.
