Его последнее предложение меня позабавило: "пойти потанцевать", надо же! Фраза из прошлого века. И с чего он решил, что мне захочется сейчас идти танцевать — в совершенно неподходящее для этого время, едва выйдя с работы, да еще и в компании незнакомого мужчины? Мне ведь не восемнадцать лет. Предложение было смешное, и я от души рассмеялась.
— О чем ты говоришь! Какие танцы! Посмотри на часы и посмотри на меня. Я сижу тут, — я кивнула в сторону издательства, — с девяти утра.
— Я имел в виду потом, после ужина. Но если хочешь пойти сейчас, мы можем заехать к тебе: ты примешь душ, переоденешься, и мы отправимся, куда скажешь. Ты не поверишь, но есть места, где можно танцевать в любое время. Даже в полдень. — И он тоже засмеялся. Смех у него был какой-то развратный. — Я могу тебя подождать сколько нужно или заехать за тобой, когда скажешь.
Он был настроен решительно и отступать не собирался. По его поведению никак нельзя было предположить, что его послал ко мне Диас-Варела, хотя другой причины явиться сюда у него быть не могло. Да и откуда иначе ему знать, где я работаю? Но он вел себя совершенно естественно, и порой я готова была поверить, что он явился по собственной воле: что несколько недель назад я произвела на него сильное впечатление, представ перед ним полураздетой, и он решил во что бы то ни стало разыскать меня и попытаться завести интрижку — так поступают многие мужчины, и, надо признать, им это часто удается. Я вспомнила, что при нашей первой встрече у меня возникло ощущение, что он не только сразу же оценил меня, но и решил, что если нас представили друг другу, то это уже первый шаг к чему-то большему, что он, если можно так выразиться, уже занес меня в свою записную книжку, словно надеялся вскоре снова увидеться со мной — наедине и где-нибудь в другом месте, — и, может быть, даже уже собирался попросить у Диаса-Варелы мой телефон. Возможно, Диас-Варела сказал про меня "одна баба" лишь потому, что это единственное обозначение женщины, которое Руиберрис-де-Торрес в состоянии понять — я для него была ничем иным, как "бабой". Меня это не задевает: есть много мужчин, которых я тоже называю просто "мужиками". Руиберрис принадлежал к тем людям, чья развязность не имеет границ, иногда просто обезоруживает. Я объясняла эту его черту тем, что у них с Диасом-Варелой не было и капли взаимного уважения: они были сообщниками, знали друг о друге самое дурное, они были соучастниками преступления, и потому Руиберрису не было никакого дела до того, какие у нас с Диасом-Варелой отношения. Впрочем, подумала я, Диас-Варела мог рассказать ему, что между нами все кончено. Эта мысль неприятно кольнула меня: он дал своему приятелю зеленый свет, ни на миг не поколебавшись, не пожалев о своей собственности (если это можно назвать собственностью), не испытав ни малейшего укола ревности. Я сразу стала серьезнее и решила поставить наглеца на место — спокойно, ничего ему не объясняя (мне все же очень интересно было узнать, зачем он явился). Я согласилась выпить с ним чашку кофе, но предупредила, что у меня мало времени. Мы сели за стол у окна, за которым обычно сидела "идеальная пара" ("Когда она существовала", — с горечью подумала я). Он картинным жестом сбросил пальто, выпятил грудь и поиграл мышцами — ему явно доставляло удовольствие демонстрировать их, он считал, что они добавляют ему привлекательности. Шарф он снимать не стал: наверное, полагал, что он ему очень идет и хорошо сочетается с обтягивающими брюками того же бежевого цвета — благородного цвета, который больше подходит для весны, но Руиберриса, судя по всему, это совсем не волновало.
Он сыпал любезностями, отпускал мне комплименты, говорил банальности. Комплименты были откровенные, он безбожно льстил, но все же старался не выходить из рамок приличий: он ухаживал за мной и не хотел показаться пошлым. Он пытался блеснуть остроумием, но это ему плохо удавалось — шутки были глупыми и плоскими, даже какими-то наивными. Мне это быстро надоело, и с каждой минутой становилось все труднее слушать его, сохраняя доброжелательное выражение лица. Я чувствовала себя усталой после длинного рабочего дня, к тому же со времени расставания с Хавьером я очень плохо спала — меня мучили кошмары, и я то и дело просыпалась. Руиберрис, несмотря на то что я о нем знала, не вызывал у меня неприязни — возможно, он всего лишь оказывал ответную услугу старому другу, попавшему в трудное положение и обязанному помочь быстро уйти из жизни другому своему другу, который должен был умереть вчера, умереть раньше назначенного ему часа (или, что одно и то же, до того, как случится второе стечение обстоятельств), — но он меня ни капли не интересовал. Меня ничуть не радовали его комплименты, мне были безразличны его ухаживания. Он не чувствовал своего возраста (ему наверняка было уже под шестьдесят) и вел себя так, словно ему все еще было тридцать. Может быть, он именно потому так хорошо и сохранился: на первый взгляд ему можно было дать чуть больше сорока.
— Зачем Хавьер тебя послал? — в лоб спросила я, как только повисла пауза в нашем и без того становившемся все более вялым разговоре (Руиберрис, похоже, никак не мог понять, что напрасно рассыпается передо мной, что все его попытки обречены на провал и ему со мной ничто не светит).
— Хавьер? — Его удивление казалось искренним. — Хавьер меня не посылал, я пришел сам — у меня здесь дела неподалеку. И не надо прикидываться — ты прекрасно знаешь, что любому, кто тебя хоть раз увидит, захочется встретиться с тобой еще раз. — Он воспользовался случаем снова отпустить мне комплимент — все еще на что-то надеялся, как я уже сказала, ему приспичило, и он хотел узнать наверняка, получится у него что-нибудь или нет ("если да — прекрасно, а если нет — найдем что-нибудь другое"): на человека, способного повторить попытку дважды или добиваться чего-то долгое время он явно не был похож. Если крепость не сдавалась после первого штурма, он отказывался от дальнейшей борьбы без малейшего сожаления и больше об этом даже не вспоминал. Сейчас он предпринимал первую атаку, которой, судя по всему, суждено было остаться единственной — он больше не будет тратить на меня свое время. Он неразборчив, а женщин вокруг полно — найдет себе кого-нибудь еще.
— Не посылал, говоришь? А как же ты узнал, где я работаю? Только не надо мне рассказывать, что ты очутился в этих краях случайно. Я видела тебя, когда ты меня ждал. Сколько времени тебе пришлось ждать? Сегодня слишком холодно, чтобы по собственной воле долго стоять на улице. Да и не такая уж я завидная цель, чтобы так страдать из-за меня.
Когда Хавьер нас знакомил, он даже не назвал моей фамилии. Так как же ты мог вычислить меня, если он тебя не посылал? Что он хочет знать? Поверила ли я в его историю о дружбе и самопожертвовании?
Улыбка начала медленно сползать с лица Руиберриса (до этого он все время улыбался — наверняка и эту ослепительную белозубую улыбку в стиле Витторио Гассмана считал своим мощным стратегическим оружием. Он был похож на этого итальянского актера, и сходство с ним добавляло ему привлекательности). Улыбка не сползла до конца — верхняя губа так и осталась загнутой кверху, словно приклеенная (так бывает при нехватке слюны), и Руиберрису понадобилось некоторое время, чтобы вернуть ее в обычное положение, для чего он несколько раз сделал губами странное движение — так двигают мордочкой грызуны.
