Джемме Кортни можно было дать двадцать четыре года, или одиннадцать, или сорок девять; огромные, как у олененка Бэмби, глаза, полные губы и короткие белокурые волосы; костлявая и высокая и, судя по скулам, потребитель героина. В черной кожаной мини-юбке и в том, что с первого взгляда я определил как красный топ и что при ближайшем рассмотрении оказалось просто красным лифчиком. Мои глаза не сразу адаптировались к обстановке, потому что в крошечной гостиной горели всего две лампы, обе окутанные красными шелковыми шарфами; стоял дым от ладана и ее сигарет. Когда Джемма Кортни откинулась на спинку дивана и раздвинула ноги, демонстрируя кружевной край чулок и трусики в тон лифчику, я понял, в чем дело. Она растянула в улыбке красные губы и похлопала по дивану рядом с собой.
– Прошу прощения, я не клиент, – объяснил я. – Частный детектив.
Улыбка исчезла с лица Джеммы Кортни. Она взглянула на часы.
– Да пошел ты… Я в это время зарабатываю. Ты сказал – тебе нужен час, так что плати.
Судя по голосу, она не рассердилась, мне даже показалось, что облегченно вздохнула.
– Сколько ты обычно берешь?
– Сотню.
Я сомневался, что Джемма Кортни обычно получает сотню за час, но решил, что спорить себе дороже, поэтому отдал ей деньги и попросил включить свет. Она поставила чайник на огонь, потом отправилась вверх – лестница была в середине гостиной – и вернулась в розовом тренировочном костюме и розовых сандалиях. С лица она начисто смыла макияж. Ее тонкое тельце без должных выпуклостей в районе попки и грудей в темноте позволяло предположить, что она еще далека от совершеннолетия. Но при ярком свете стали заметны морщины. Пока она в кухне готовила чай, я оглядел небольшую гостиную: потолок из древесины магнолии, стены, по углам отсыревшие, дешевый и вздутый в трещинах деревянный пол, электрический камин с искусственным пламенем; телевизор и видео, подержанная мебель… Кипа фотографий в рамках. Они лежали на комоде изображением вниз; я поставил их вертикально и увидел, что на всех изображен ребенок в разном возрасте: младенец, ковыляющий годовалый малыш, улыбающийся трехлетний мальчик. Когда Джемма Кортни обнаружила, что я их рассматриваю, она так быстро пролетела через комнату, что я решил – сейчас меня ударят. Она сгребла фотографии и положила изображением вниз на диван, потом села рядом, зажгла сигарету и выдохнула дым так резко, будто выполнила какое-то физкультурное упражнение.
– Ну, и чего вам надо, мистер детектив? – она скрестила ноги и стукнула ступнями одна о другую.
– Это не так просто объяснить. Видите ли, ваш отец, Кеннет Кортни, мертв. Его тело нашли неделю назад.
Я объяснил, при каких обстоятельствах нашли тело и что это означает, то есть как давно он мертв. Все то время, пока я говорил, она не сводила с меня глаз, кивала. Когда я все сказал, она сжала губы и встряхнула головой.
– И какое, по-вашему, это имеет отношение ко мне? – голос был резким, как удар кнута.
– Он ведь был вашим отцом, верно?
– Ну, и что из этого?
Она сощурилась. Лицо ее скрылось за пеленой дыма. Она уходила в себя, я должен был быстрее ее разговорить.
– Видите ли… мой отец исчез примерно в то же время, что и ваш. Его тело еще не найдено, но я считаю, что он мертв, его убил тот же человек, который убил Кеннета Кортни. Когда-то все они были большими друзьями. Но что-то произошло, а что – я еще не знаю. Я стараюсь выяснить. Вы могли бы мне помочь. Мне нужна ваша помощь.
Какое-то человеческое выражение блеснуло в ее глазах, большой рот дрогнул. Она некоторое время глубоко дышала, как будто принимала решение. И вдруг с силой потерла запястья одно о другое, как будто сдирала с них кожу. А потом закивала головой, притопнула ногами и сверкнула глазами сквозь дым, окутывавший ее светлую голову. Из нее полились слова, обгоняя одно другое, как будто они годами копились в ней в ожидании возможности найти выход.
– Кеннет Кортни не был мне отцом в обычном смысле слова. Я его никогда не знала. Он ушел, когда я была младенцем. Оставил маму, предоставив ей самой устраиваться в жизни. А как она могла? У нее все пошло прахом. У нас раньше был дом – я этого не помню, но мама всегда помнила, настоящий дом, недалеко от Южного шоссе. Конечно, у мамы был нервный срыв, когда Кортни слинял, она не могла платить ренту. Потеряла дом, и мы в итоге оказались «подселенцами». Это так называлось: не владеть домом, а просто тебя «подселяли». Главное, он ее оставил с ребенком. А этот квартал только что построили, с красивыми новыми домами, с зелеными лужайками, и зазвали уйму людей поселиться тут вместе по списку приоритетного приобретения. И вот там оказалось слишком много семей, которых выселили из других мест за несоответствие социальным требованиям. Их решили загнать туда, где все новое. Никто не возражал. Это место было, как чертов зоопарк. И тогда был слишком дешев героин, впрочем, как и теперь. И он прошелся по этому месту, как серп по полю. Но если даже не говорить обо всем этом, моя мама просто не была способна жить в таком месте, где из-за стен слышен шепот соседей, и она, как человек воспитанный, не могла допустить такого позора, чтобы кто-то слышал, что у нас происходит. Не скажу, что она одна держалась на таблетках; конечно, тут и сейчас есть такие дамы, которые до обеда ходят в халатах, несмотря на наш великий экономический подъем, но мама ясно давала понять, что считает себя классом выше, так что ее стали называть Леди Навоз, и все в этом роде. Если ты такая замечательная, почему ты оказалась тут, с нами? И я росла среди всего этого, девочка с сумасшедшей мамой, девочка, которая считает себя маленькой принцессой в ярких штанишках… Я стала стыдиться ее, считала ее болезнь слабостью, я ненавидела ее! Я хотела бы, чтобы мой папа никогда не уходил, не понимала, почему он ушел. Но так жить неправильно. И вот вы говорите, что его убили. И что я должна делать, по-вашему? Пожалеть его? Потому что перед этим он оставил маму? Он ушел незадолго до того, как с ним что-то случилось.
– Это вам откуда известно?
– Он прислал маме письмо. Написал, что просит прощения, но ему пришлось уйти. Сказал, что когда-нибудь он постарается все исправить.
– Письмо это еще у вас?
Она пристально посмотрела на меня, словно сомневаясь, можно со мной иметь дело, потом второй раз застучала каблуками вверх по лестнице.
С улицы донеслись крики, шум, скрежет тормозов. Я подошел к окну, выходящему на фасад, отодвинул занавеску. Дальше, вверх по дороге, улица сворачивала на площадь, и шум доносился вроде бы оттуда. Джемма Кортни подошла к окну и задернула занавеску.
– Правило первое: здесь нельзя отдергивать занавеску. Если чего не увидел, то и вреда тебе не будет, – особенно, если речь идет о Ларри Найте.
– Это Ларри Найт обосновался в домах пятьдесят два и пятьдесят три? Крэк слева, кок справа?
– Вы что, проходили через пункт проверки на тропинке?
– Тип с седым и волосами, в куртке с белым капюшоном – как будто у них главный.
