На теле Севатара все еще оставались шрамы после той битвы. Он мог бы залечить их и убрать с помощью аугментики или пересадки искусственной кожи, но предпочел оставить все как есть. Эти отметины были из тех немногих вещей, что принадлежали исключительно и только ему — ему, рабу на службе богов войны, сотворенных с помощью чудес генетики.
Он опустил взгляд на собственные руки в перчатках, в кои-то веки не сжимавших оружия и выкрашенных в багрянец. Несколько месяцев назад он сказал Темным Ангелам правду: обычай окрашивать руки грешников в красный цвет пошел с гангстерских традиций Нострамо. Так поступали с теми, кто подвел свои семьи. Участь предателей и глупцов, пятно, которое Восьмой легион прихватил с собой к звездам. Ультрамарины переняли этот обычай, как и многое у других легионов. У воинов Ультрамара он был менее суров и беспощаден — для них шлем красного цвета попросту означал взыскание. Для сынов Нострамо красные руки были смертным приговором. Клеймом осужденных.
Севатар заслужил красные руки на Исстваане V после провалов столь грандиозных, что прощения за них не было. Одно воспоминание об этом вызывало у него на губах нечастую гостью — почти искреннюю улыбку. Он жил взаймы — каждая ночь была подарком примарха до тех пор, пока лорд Курц не назначит час его казни.
Внимание Севатара привлек влажный клекот затрудненного дыхания, но оборачиваться ему не понадобилось. Он ощутил восковой запах, исходящий от человека, мускусную вонь пергамента и старой, очень старой крови, медленно ползущей по истончившимся венам от неспешных толчков сердца. От вошедшего несло старостью и, следовательно, слабостью.
Севатар вздрогнул.
— Трез, — приветствовал он архивариуса.
Старик кивнул в ответ, пыхтя в респираторную маску.
— Когда ты прибыл с «Сумеречного»?
— Только что, Яго. Я пришел за тобой. Пожалуйста, вернись вместе со мной на флагман. Я должен тебе кое-что показать, и мы должны кое-что обсудить.
Двери распахнулись, и из проема пахнуло могильным смрадом. Трез вошел, все так же часто дыша сквозь маску респиратора. Севатар последовал за ним. Стук ботинок воина по палубе эхом отразился от сводчатых стен.
Трез не обратил внимания на подвешенные на цепях тела. Но у Севатара это не получилось. Первый капитан редко посещал внутреннее святилище примарха, и, несмотря на все, что он видел и сотворил за столетие Великого крестового похода, в личных покоях Курца у него всегда мурашки бежали по коже. Здесь становилось очевидным безумие, поразившее его отца и вырвавшееся во внешний мир. Псайкерские прозрения, запечатленные в ободранных телах и оскверненных останках.
Трез прерывисто вздохнул. На прозрачной кислородной маске, которую он носил, конденсировалась влага и застывала каплями росы у тонких губ архивариуса.
— Он разговаривает с ними.
— С кем?
Трез указал на тела.
— С ними.
Севатар потянулся к одному из повешенных и мягко толкнул обнаженный, исхлестанный труп. Тело закачалось взад и вперед на цепях. Какая-то темная жидкость вытекла у него изо рта, заляпав пол.
— Восхитительно, — буркнул Повелитель Ночи.
Он снова обернулся к архивариусу.
— Чего ты хочешь от меня, человечек? У меня на руках легион, который нужно собрать воедино.
Трез потащился к стулу рядом с деревянным столом, сделанным по человеческой мерке, и уселся. Никак не выказывая нетерпения, он принялся неторопливо перелистывать пергаменты. Листки тихо шелестели под его разбухшими от артрита пальцами.
— Ты никогда не понимал того, кому служишь, — сказал он, не поднимая глаз от работы. — Как и никто из его воинов. Любопытный изъян. Как тебе кажется, Яго?
«Яго, — подумал капитан. — Уже во второй раз».
— Меня зовут Севатар.
— Разумеется.
Смахнув редеющие седые волосы с изрезанного морщинами лица, Трез повертел на столе свиток пергамента, пристраивая его так и эдак. Наконец кремового цвета бумага легла как надо, и он принялся читать, временами прерываясь на сиплые вдохи сквозь респиратор.
— Яго Севатарион, рожденный на Периферии, первый капитан Восьмого легиона, командир Чернецов, входит в сообщество Рукокрылых; известен также под именами Севатар Осужденный и… — Трез фыркнул и покачал головой, — под довольно забавным титулом «Вороний Принц».
Севатар снял шлем. Сжатый воздух сердито зашипел, выходя из расстегнутых замков ворота. Воин вдохнул пропитавшую комнату вонь скотобойни. Выражение лица у него было задумчивое.
— Не уверен, что мне нравится твой тон. Последний человек, осмелившийся так насмехаться надо мной, очень скоро пожалел об этом, маленький архивариус.
— Ох?
Трез взглянул вверх. Любопытство ясно читалось на его высохшем старческом лице.
— И кто же это был?
— Я не помню его имени.
— У меня создалось впечатление, что все воины Легионес Астартес одарены абсолютной памятью. Трехмерной, можно так сказать.
— Верно, — согласился Севатар. — Просто я так и не спросил, как его зовут. В то время я был слишком занят тем, что сдирал с него шкуру заживо. А теперь скажи, чего ты хочешь от меня, Трез. Вряд ли ты перепутал меня с человеком, славящимся исключительным терпением.
Ухмылка старика обнажила частокол тупых, почерневших от возраста зубов.
— Терпение тебе понадобится, если ты хочешь возглавить этот легион.
Севатар расхохотался, втянув в легкие густой мясной смрад гниющих в тепле трупов.
— Даже ты уверен, что лорд Курц умрет? Даже ты, его верная ручная обезьянка, отступился от него? А что ты будешь делать, когда не сможешь больше подъедать грязь с подошв своего хозяина, Трез? Меня крайне огорчит, если ты сдохнешь от голода.
Архивариус вернулся к своим пергаментам, все еще улыбаясь в респиратор.
— Я знаю твой секрет, Яго.
— У меня нет секретов.
Трез провел кончиками пальцев по ностраманским рунам, следуя бегущим по бумаге чернильным строкам.
— Он сказал мне, Яго. Он все мне рассказывает.
Севатар, склонив голову к плечу, устремил на старика немигающий взгляд черных глаз.
— У меня нет секретов, — повторил он.
— Тогда почему ты избегаешь сна, первый капитан? Почему ты заставляешь себя бодрствовать в течение недель? Почему, если у тебя нет никаких секретов, в те редкие ночи, когда сон одерживает над тобой верх, ты просыпаешься в холодном поту под громовой стук собственных сердец?
Улыбка Севатара была столь же холодной и застывшей, как предсмертные ухмылки на лицах повешенных, одеревеневших в трупном окоченении. Он произнес одно слово, в котором не было ни намеренной угрозы, но вообще каких-либо эмоций. Просто единственное слово, выдохнутое почти шепотом сквозь усмешку мертвеца:
