Так Дориан в конце концов уверил себя, что все это былтолько мираж. Однако ему страшно было думать, что совесть может порождать такиежуткие фантомы и, придавая им видимое обличье, заставлять их проходить передчеловеком! Во что превратилась бы его жизнь, если бы днем и ночью призраки егопреступлений смотрели на него из темных углов, издеваясь над ним, шептали емучто-то в уши во время пиров, будили его ледяным прикосновением, когда он уснет!При этой мысли Дориан бледнел и холодел от страха. О, зачем он в страшный часбезумия убил друга! Как жутко даже вспоминать эту сцену! Она словно стояла унего перед глазами. Каждая ужасная подробность воскресала в памяти и казаласьеще ужаснее. Из темной пропасти времен в кровавом одеянии вставала грозная теньего преступления.
Когда лорд Генри в шесть часов пришел в спальню к Дориану,он застал его в слезах. Дориан плакал, как человек, у которого сердцеразрывается от горя.
Только на третий день он решился выйти из дому. Напоенноезапахом сосен ясное зимнее утро вернуло ему бодрость и жизнерадостность. Но нетолько это вызвало перемену. Вся душа Дориана восстала против чрезмерности мук,способной ее искалечить, нарушить ее дивный покой. Так всегда бывает сутонченными натурами. Сильные страсти, если они не укрощены, сокрушают такихлюдей. Страсти эти — либо убивают, — либо умирают сами. Мелкие горести инеглубокая любовь живучи. Великая любовь и великое горе гибнут от избытка своейсилы.
Помимо того, Дориан убедил себя, что он — жертва своегопотрясенного воображения, и уже вспоминал свои страхи с чувством, похожим наснисходительную жалость, жалость, в которой была немалая доля пренебрежения.
После завтрака он целый час гулял с герцогиней в саду, потомпоехал через парк на то место, где должны были собраться охотники. Сухойхрустящий иней словно солью покрывал траву. Небо походило на опрокинутую чашуиз голубого металла. Тонкая кромка льда окаймляла у берегов поросшее камышомтихое озеро.
На опушке соснового леса Дориан, увидел брата герцогини,сэра Джеффри Клаустона, — он выбрасывал два пустых патрона из своего ружья.Дориан выскочил из экипажа и, приказав груму отвести лошадь домой, направился ксвоему гостю, пробираясь сквозь заросли кустарника и сухого папоротника.
— Хорошо поохотились, Джеффри? — спросил он, подходя.
— Не особенно. Видно, птицы почти все улетели в поле. Послезавтрака переберемся на другое место. Авось там больше повезет.
Дориан зашагал рядом с ним. Живительный аромат леса,мелькавшие в его зеленой сени золотистые и красные блики солнца на стволах,хриплые крики загонщиков, порой разносившиеся по лесу, и резкое щелкание ружей— все веселило его и наполняло чудесным ощущением свободы. Он весь отдалсячувству бездумного счастья, радости, которую ничто не может смутить.
Вдруг ярдах в двадцати от них, из-за бугорка, поросшегопрошлогодней травой, выскочил заяц. Насторожив уши с черными кончиками,вытягивая длинные задние лапки, он стрелой помчался в глубь ольшаника. СэрДжеффри тотчас поднял ружье. Но грациозные движения зверька неожиданно умилилиДориана, и он крикнул:
— Не убивайте его, Джеффри, пусть себе живет!
— Что за глупости, Дориан! — со смехом запротестовал сэр Джеффрии выстрелил в тот момент, когда заяц юркнул в чащу. Раздался двойной крик —ужасный крик раненого зайца и еще более ужасный предсмертный крик человека.
— Боже! Я попал в загонщика! — ахнул сэр Джеффри. — Какойэто осел полез под выстрелы! Эй, перестаньте там стрелять! — крикнул он во всюсилу своих легких. — Человек ранен!
Прибежал старший егерь с палкой.
— Где, сэр? Где он?
И в ту же минуту по всей линии затихла стрельба.
— Там, — сердито ответил сэр Джеффри и торопливо пошел кольшанику. — Какого черта вы не отвели своих людей подальше? Испортили мнесегодняшнюю охоту.
Дориан смотрел, как оба нырнули в заросли, раздвигая гибкиеветви. Через минуту они уже появились оттуда и вынесли труп на освещеннуюсолнцем опушку. Дориан в ужасе отвернулся, подумав, что злой рок преследует егоповсюду. Он слышал вопрос сэра Джеффри, умер ли этот человек, и утвердительныйответ егеря. Лес вдруг ожил, закишел людьми, слышался топот множества ног,приглушенный гомон. Крупный фазан с меднокрасной грудью, шумно хлопая крыльями,пролетел наверху среди ветвей.
Через несколько минут, показавшихся расстроенному Дорианубесконечными часами муки, на его плечо легла чья-то рука. Он вздрогнул иоглянулся.
— Дориан, — промолвил лорд Генри. — Лучше я скажу им, чтобына сегодня охоту прекратили. Продолжать ее как-то неудобно.
— Ее бы следовало запретить навсегда, — ответил Дориан сгоречью. — Это такая жестокая и противная забава! Что, тот человек…
Он не мог докончить фразы.
— К сожалению, да. Ему угодил в грудь весь заряд дроби.Должно быть, умер сразу. Пойдемте домой, Дориан.
Они шли рядом к главной аллее и молчали. Наконец Дорианподнял глаза на лорда Генри и сказал с тяжелым вздохом:
— Это дурное предзнаменование, Гарри, очень дурное!
— Что именно? — спросил лорд Генри. — Ах да, этот несчастныйслучай. Ну, милый друг, что поделаешь? Убитый был сам виноват — кто жестановится под выстрелы? И, кроме того, — мы-то тут при чем? Для Джеффри этоизрядная неприятность, не спорю. Дырявить загонщиков не годится. Люди могутподумать, что он плохой стрелок. А между тем это неверно: Джеффри стреляеточень метко. Но не будем больше говорить об этом.
Дориан покачал головой.
— Нет, это дурной знак, Гарри. Я чувствую, что случитсячто-то страшное… Быть может, со мной, — добавил он, проводя рукой по глазам,как под влиянием сильной боли.
Лорд Генри рассмеялся.
— Самое страшное на свете — это скука, Дориан. Вотединственный грех, которому нет прощения. Но нам она не грозит, если тольконаши приятели за обедом не вздумают толковать о случившемся. Надо будет ихпредупредить, что это запретная тема. Ну а предзнаменования — вздор, никакихпредзнаменований не бывает. Судьба не шлет нам вестников — для этого онадостаточно мудра или достаточно жестока. И, наконец, скажите, ради бога, чтоможет с вами случиться, Дориан? У вас есть все, чего только может пожелатьчеловек. Каждый был бы рад поменяться с вами.
